Все-все-все и Мураками - Катя Рубина

— Давай попробуем вернуться обратно, я не хочу, чтобы ты долго сидел в этом домике.

— Ничего не получится, мне обратного пути нет.

— А как же я, ведь я люблю тебя и хочу быть вместе с тобой. Можно сказать, мы только встретились, все только началось. Я не могу остаться в домике Турбаса.

— Я буду тебя здесь ждать, когда-нибудь ты вернешься, и мы вместе покинем это серое место.

— Когда-нибудь — это очень неопределенно…

— В конце своей жизни, когда ты умрешь, мы вместе полетим к свету.

— Скажи, зачем мы пошли сюда, если все так получилось? Зачем это надо?

— Иногда кажется, что все сразу получится. Летишь к солнцу и — крылья обжигаешь. Когда на обгоревших крыльях подлетаешь, вдруг ясно видишь: это ложное солнце, оно сразу гаснет у тебя на глазах, и ты вынужден с обгорелыми крыльями кружить в темноте и ослепленными от яркого света глазами всматриваться в пустоту. В этот момент ясно понимаешь: ты ошибся.

— Неужели ничего нельзя исправить?

— Я буду тебя всегда здесь ждать, Света.

Прозрачная девушка заплакала. Чем больше она плакала, тем мутнее становилось все вокруг. Она уже совсем не видела ни человека, сидящего на крыльце, ни крыльца, ни домика, ничего…

Внезапно она отчетливо увидела, как занимается новый день над Москвой, и розовое солнце отражается в окнах соседних домов».

Я прочитала все это и посмотрела на Полюшко. Он, как ни в чем не бывало, сидел и курил.

— Хороший сценарий, и что — это действительно должно случиться?

— Да, я так чувствую, так должно случиться.

— Прекрасная перспектива… Прости, там как-то непонятно, как я-то попадаю на тот свет? Я же вроде бы не с вами, я как-то отдельно, по-особенному, в образе прозрачной девушки?..

— Ты не попала с нами в подземелье. Ты опоздала.

— Интересно, и что?

— Ты попала под автобус, под этот «Tour buss».

— Прелестно, и дальше?

— Мы с Дези отправились в «Исход», ты немного опоздала, в это время вход был уже завален.

— Это произошло именно в тот момент, когда я попала под автобус?

— Да.

— Прости за непонятливость, и что в финале? Так, любопытство мучает.

— Ты выживешь, просто глубокая кома, потом все в порядке, далее обычная жизнь, творчество и всякое такое, все как положено.

— А вы, значит, на том свете? Дези — в свете, ты — в Сидпа Бардо?

— Все именно так, я не очистился, я еще не все понял и не все осознал.

— Да мне кажется, ты совсем ничего не понял, ты просто… У меня нет слов.

— В каком смысле?

— И ты еще что-то лепетал мне про амбиции Мураками? Мураками — просто ребенок безобидный по сравнению с тобой. Ты что, вообразил себя Господом? Как смеешь ты распоря— жаться людьми, писать эти сценарии и воплощать в жизнь всю эту ересь?! А я тебе поверила, чуть не купилась. Тебе нас не жалко? Мы же все-таки не куклы.

— Каждому должно воздаться по его заслугам.

— А что, заслуги эти ты определяешь? Что ты думаешь, Дези сама не найдет дорогу, без тебя? Поверь мне, человек, который всю жизнь жил любовью к другому человеку, мыслями о нем, обязательно, без чьей-либо помощи, найдет дорогу к нему. Ты хотел угробить бедную старушку?!

— Я хотел облегчить ей эту проблему.

— Сам-то ты веришь в это? Ты даже в своей теории это все прописал: стукнулся о корни и вынужден сидеть в Сидпе. Ты все прекрасно понимаешь.

— Я вынужден сидеть там, так как не просветлел, эгоистичен и беспечен.

— Все это можно и здесь исправить — без Сидпы и походов.

— Здесь ничего у меня не получается.

— Очень интересный ход — так как у меня здесь ничего не получается, дай-ка я займусь устройством людей на том свете. Облегчу, укажу им дорогу. Сам, кстати, тоже получу небольшой урок на неопределенное количество вре— мени. Мысль интересная, но абсолютно неправильная и вредная для здоровья. В этой мысли Бога нет, не предусмотрен. Я не могу согласиться со сценарием, в котором путь указывает лжепророк, не умеющий жить на земле и ни во что не верующий.

— Ты тоже недавно во все это верила и сама все видела.

— Я все видела, но в отличие от тебя я все это по-другому воспринимала.

— Сама говорила, два коня погибают.

Я подошла к кухонной полке, на которой стояли две фарфоровые лошадки. Эти статуэтки жили на моей кухне с незапамятных времен. Я схватила лошадок и со всей дури швырнула на пол. Обе лошадки разлетелись на мелкие кусочки.

— Две лошади погибли в одночасье.

Полюшко смотрел на меня, выпучив глаза.

— Здесь надо иначе все решать и не лезть не в свои дела. Ты лучше вот что, Даниил, собирайся, домой поезжай. Там тебя мать, поди, уже заждалась, ты застрял тут, побудешь в Питере, там у вас сейчас ночи беленькие, потом, Даня, приезжай и не дури.

Полюшко достал из кармана пуговицу.

— А это куда?

— А это, Данечка, дай мне.

Я взяла эту проклятущую пуговицу и выбросила в форточку.

В это время в небе сверкнула молния, раздался чудовищный грохот. Началась майская гроза.

— Ты права, мне домой надо съездить, — сказал Полюшко.

— Поезжай.

С тех пор, как Полюшко уехал в Питер, прошло довольно много времени. Уже совсем наступило лето. Такое московское, душноватое, но все равно приятное, долгожданное и очень желанное. С запыленными чуточку деревьями, с белым тополиным пухом, открытыми верандами в кафе, с теплыми-претеплыми вечерами.

Я наконец-то занялась делами.

Решила описать все события. Параллельно с писательством я рисовала картины. У меня новая тема, лирико-мистическая такая. Сама удивляюсь, но вроде ничего так, интересно идет. И цветово, и композиционно, тьфу, тьфу, тьфу.

Кустикоff совсем практически привык к романтизму. Он теперь и Шумана, и Листа, и Шопена — с большим удовольствием. Нельзя сказать, что напрочь разлюбил барокко, все-таки старая привязанность, от барокко он валяется и орет, но романтизм теперь тоже сильно на него действует. Кусти попискивает и проявляет всяческое довольство: и хвост, и ушки. Тоже — тьфу, тьфу, тьфу. Мне, в принципе, давно этого хотелось, но почему-то не прививалось, не ложилось ему на душу, а тут само собой как-то, внезапно вышло.

Митька, мой золотой, учится, и, надо сказать, неплохо, хотя я абсолютно ему помочь не могу. Сейчас совсем по-другому учатся. Теперь надо на тесты отвечать, я в этом абсолютно теряюсь.