Убей, укради, предай - Фридрих Незнанский

Билл, отчаявшись вырваться, ценил и гордился молча.

– А этот Симпсон посмотрел на меня долго так и пристально: забоялся я или нет? Не знаю уж, что он там про себя решил, но уже ласково так говорит: «Пойдемте прогуляемся. Проводите меня до посольства, а то я Москву плохо знаю, а по дороге побеседуем».

А я ему: «До посольства вам лучше такси взять, а мне совершенно в другую сторону».

«Ладно, – говорит он. – Тогда обойдемся без предисловий. Дневник Басина у вас, отрицать бесполезно, мы знаем это совершенно точно. Вы не любитель острых ощущений, поэтому предлагаю вам перестать щекотать себе нервы, храня в доме бомбу замедленного действия, и передать блокнот мне».

Тут мне стало совсем страшно. «О чем это вы? – я ему выдаю. – Какой такой дневник? Кто такой Басин? Не знаю я никакого Басина».

«Не хотите служить родине бескорыстно, назовите свою цену? – не отстает он. – Я знаю, вы хотели использовать эти материалы в своей книге, она бы от этого выиграла, вы бы имели больше продаж, переиздание и так далее, оцените все это в разумную сумму, и мы договоримся».

Тут, братан, мне совсем плохо стало. Понимаешь, не станет ЦРУ платить бабки за то, что может взять силой. А значит, этот Симпсон не цэрэушник, а если и цэрэушник, то продажный и работает он на тех, которые бедного Фиму пришили. Короче, я этого долбаного козла, мать его, послал. А он достает какую-то хреновину типа ручки – Джеймс Бонд, мать его, – нацеливает мне в грудь и заявляет: «Эта безобидная на первый взгляд канцелярская принадлежность заряжена маленькими иголочками. А каждая иголочка содержит такое количество яда, что хватит убить, мать его, слона. Я у вас, – говорит, – последний раз спрашиваю, вы будете сотрудничать?»

А я ему: «Поцелуй меня в задницу, козел!»

И тут, ты не поверишь, этот, мать его, любитель вестернов начинает читать мне спич про то, как я себя неправильно по жизни вел. Как сам напросился и прочая мутотень. Все, значит, к тому, что пора мне помолиться.

Билл затаил дыхание и мелко задрожал, словно на самом деле понимал, каково было Черному.

– Трясет тебя, брат? А меня, мать его, как выключило. Этому уроду по всем законам жанра надо было эту его ручку в задницу засунуть и всю обойму высадить, а я стоял как столб и глазами хлопал. А тут, мать их, откуда ни возьмись выбегают два мужика: один мужик как мужик, а второй – толстенный, как буйвол, – и кидаются на меня и на долбаного цэрэушника. И этот, мать его, Симпсон берет и спускает свой «ядовитый пулемет» в канализацию. Представляешь? Он успел избавиться от орудия несостоявшегося, мать его, моего убийства. А эти мужики – те самые местные важные копы, которые у Кржижановского сидели. Ну и что мне было делать? Меня, мать его, колотит. Я уже, можно сказать, с жизнью простился. Мне бы надо бы им этого козла сдать, но тут, блин, выясняется, что толстый – тоже американец. Он этого Симпсона в уголок отводит и там о своем, о женском, тихонько с ним переругивается. А русский, который, мать его, Турецкий, дал же бог фамилию, мать его, начинает меня прессовать: «Кто такой, о чем трепались?» Только это уже было бесполезно, я отморозился: никого не знаю, ничего не ведаю, подошел мужик, спросил, как пройти к американскому посольству, все. Короче, он где сел, там и слез. А Симпсон, ублюдок долбаный, с толстым разговаривал, а сам на меня пялился. И понимаешь, Билли, что самое страшное, он не боялся, что я его сейчас сдам. Я по глазам видел, что не боялся.

Черный под одеялом приоткрыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

– Все, Билли, конец истории. Понравилось?

Билли пискнул что-то нечленораздельное. Порфирий высунул голову из-под одеяла и спрятал снова – в квартире было отвратительно и страшно.

Исповедь ничего не дала. Он по-прежнему чувствовал свою полную беспомощность, цэрэушник управлял им, как удав кроликом, – на расстоянии. Даже больше чем удав, потому что его взгляд умел заворачивать за угол и проникать сквозь стены. Черный был парализован и совершенно отчетливо понимал, что сейчас никакие медитации не помогут. Почему – не ясно, но не помогут. Нужно что-то кардинальное, чтобы мобилизовать усилия и выдавить из себя беглеца, свидетеля, виноватого, раба, всех, короче, кого нужно. Саке на этот раз не пойдет, разве что самую малость для стимуляции мозгового кровообращения.

Выбравшись из-под одеяла, он короткими перебежками добрался до кухни, выхватил из шкафа бутылку и ползком вернулся на кровать. Шторы-то, конечно, закрыты, но с инфракрасным прицелом на это наплевать, и если снайпер уже на соседней крыше, то спрятаться можно разве что в холодильнике или, наоборот, разведя костер на полкомнаты.

Вдруг пришло в голову: а не связан ли цэрэушник с Митиной? Черный попробовал в деталях вспомнить, что делала Митина в тот вечер, когда была здесь. Блокнот она не нашла – это было просто невозможно в таком бардаке, он валялся за обувной полкой в прихожей вместе с грязными носками, там бы она точно искать не стала. Но она его выследила и, когда сама дневник достать не смогла, послала Симпсона.

А вдруг она тут «жучков» понатыкала?!

Короче! От долбаного блокнота надо избавляться и жечь его уже поздно. Его надо отдать, но не за бабки. На хрен они нужны на том свете! А отдать – за надежные гарантии.

Однако гарантии – это что-то невероятное, потому как из его головы эти маниакальные басинские бредни можно стереть только лоботомией или пулей.

Черный прямо из горла ополовинил бутылку и, отыскав в кровати полузадушенного Билла, объяснил:

– У нас с тобой, брат, есть три выхода: во-первых, снова слинять. А что, бабки имеются, поедем куда-нибудь в Японию. Нет, в Японии нас в первую очередь будут искать, лучше в Африку, там тепло и всем все до задницы. Во-вторых, можно-таки продать или даже подарить этому цэрэушному хрену этот, мать его, басинский блокнот и, наконец, в-третьих, сдаться местным фараонам, все им выложить и верить, что они нас с тобой защитят. И что бы ты выбрал? Правильно, выбирать нечего: во втором и третьем случае нас замочат сегодня-завтра, а в первом мы, может, поживем еще месяц-другой. Но не больше.

С Лубянки поехали на Большую Дмитровку. Реддвей хотел где-нибудь оттянуться, снять стресс от беседы с фээсбэшниками, но Турецкий уговорил его подождать хотя бы до конца рабочего дня.

Пока он отсутствовал, Семаго, оказывается, подвез установочно-биографические справки на Пичугина, Романова и Чеботарева, просмотрев которые Турецкий возжелал безотлагательно поговорить с Меркуловым.

Но у Меркулова было совещание, пришлось ждать.

Реддвей беззлобно пинал бит-боя, у которого на лбу все еще красовалась жирная "Г". Потом попросил у Турецкого маркер, дописал «J. S.» и стал избивать резинового пацана уже с чувством и большим знанием дела.

– Пит, а давай к Симпсону «наружку» приставим, – предложил Турецкий. – Он за нами следит, а мы за ним! При случае можно устроить «случайную» уличную драку и отправить его в больничку дней на десять.