За стенами собачьего музея - Джонатан Кэрролл

На самом деле, отец не может позволить себе строительство этого музея. На него со всех сторон нападают враги, и ему следовало бы потратить эти деньги на вооружение и обучение более сильной армии. Я много лет пытался отговорить его от этой затеи, но тщетно: он упрям и искренне верит, что это угодно Богу. Ладно, хочешь строить этот безумный музей — строй, но хотя бы найми для этого сарийца или, по крайней мере, араба. Так нет же, он находит калифорнийского архитектора, которого только что выпустили из дурдома.

Я, улыбаясь, откинулся на спинку кресла. Сигарета, хотя я и не курил уже пять лет, на вкус была просто восхитительна. Может, принц и украсил мою голову рогами, но по тону его голоса и по страстности жестикуляции можно было заключить, что Гарри Радклифф является большой занозой у него в заду, а ведь я еще и слова ему не сказал.

— Поэтому я хочу предложить вам следующее: давайте начнем знакомство с ненависти друг к другу и будем надеяться, что со временем она утихнет. У меня нет ни малейшего желания проникаться к вам симпатией, Радклифф. Более того, я вообще с удовольствием не знался бы с вами. Если вы и вправду африт, то наделены колоссальным могуществом, но помните: я все равно буду бороться с вами изо всех сил. Если же вы простой смертный, у меня всегда остается возможность вас прикончить. Ну, что скажете — по-моему, это честно! Вы меня поняли?

— Понял. Он встал.

— Нет-нет, руки я вам подавать не собираюсь. И, напоследок, позвольте сказать вам еще одну вещь.

Я тоже медленно поднялся и сделал последнюю затяжку.

— Какую же, принц? Он бросил через плечо:

— Фанни говорит, что в постели я гораздо лучше вас.

Сидящие по соседству с нами пожилые супруги как по команде подняли головы и, разинув рты, потрясенно уставились на него.

Этим он едва не заставил меня заткнуться. Но не тут-то было.

— Это потому, что трахаться — удел смертных, ваше высочество. А вам, если помните, угрожает нефрит.

Он остановился и обернулся.

— Африт! Вы что, в самом деле глупы или просто дразните меня?

В ресторане «Баззаф» Хассан посоветовал мне заказать блюдо, название которого в переводе с арабского означало «Мягкие колокольчики и жесткие цветы». Оно оказалось просто превосходным. Себе же он взял жареную рыбу и кока-колу. Когда я спросил его, почему он остановил свой выбор именно на этом, он ответил, что это не мое дело.

Наш ужин проходил в молчании. Наслаждаясь каждым кусочком блюда, я пытался догадаться, из чего оно приготовлено. Похоже, какие-то орехи и что-то вроде копченого мяса.

— Вы верите в волшебство, Радклифф? Я взглянул на него, продолжая жевать.

— Мне, в общем-то, на это плевать! Я просто пытаюсь поддержать разговор.

— Ну, допустим, верю.

— А вот Фанни — нет, хотя я знаю, что она была с вами, когда ваша собака спасла моего отца во время землетрясения. Кстати, сегодня я навестил этого пса у нас в посольстве. Ну и урод!

— Кстати, принц, «этот пес» тоже волшебный. Я бы на вашем месте в его присутствии был осторожнее с выражениями.

— Вот видите! Лишняя причина считать вас афритом. Вы околдовали моего отца и Фанни, а этот уродливый пес— еще одно тому доказательство. Но, должен вас сразу предупредить: в Сару вам придется нелегко! Там полно волшебства, стоит лишь щелкнуть пальцами — и десять волшебников тут как тут!

Я отправил в рот последний кусок загадочного блюда, вытер губы салфеткой и улыбнулся:

— Вполне возможно, что мне это уже известно.

Покупка новой пары обуви, наверное, самое приятное из всех известных мне событий, не считая, пожалуй, внезапной любви. Ничто так не радует взгляда, как вид пожилого человека, на ногах которого красуется пара новеньких кроссовок или тупоносых ботинок, предпочтительно щегольского оранжево-коричневого цвета, не-сношенных, с нестоптанными каблуками. Приобретение новой пары обуви, как и неожиданно свалившаяся на голову любовь, уже позволяет с уверенностью сказать: я намерен жить и дальше. Даже учитывая последнюю петарду Фанни, я по-прежнему относился ко всем поворотам своего жизненного пути довольно оптимистично, поэтому последнее утро в Вене я посвятил приобретению новой пары туфель.

Как и многие американские туристы, я был уверен, что в большинстве европейских городов любой величины до сих пор сохранилось хоть несколько магазинчиков, владельцами которых являются либо ремесленники, либо оригиналы, по сию пору торгующие товарами настоящего качества, присущего изделиям Старого Света. Когда я впервые оказался в Венеции и бродил по ее сырым извилистым улицам, мне посчастливилось наткнуться на небольшой канцелярский магазинчик, выглядящий так, будто ни единая живая душа не заглядывала в него годов этак с пятидесятых. Витрина представляла собой беспорядочное нагромождение когда-то красных, а теперь выцветших на солнце школьных тетрадей, покоробившихся от времени бумажных розеток каких-то партий и чернильных флаконов с едва различимыми надписями вроде «Bleu nuit». А посреди всего этого недвусмысленно свидетельствующего о полном упадке заведения хлама красовался вырезанный из сливового дерева двухфутовый морячок-Попай[63]. Одна из столь привычных и в то же время столь редких вещиц, что при виде ее ваше лицо буквально расплывается в улыбке любви и узнавания. Я вошел в лавку и, сделав вид, что рассматриваю выставленные на полках товары, скучающим голосом спросил, сколько стоит фигурка. Стоявшая за прилавком пожилая женщина, кажется, не слишком поверила, что я действительно собираюсь купить Попая, но все же назвала цену — что-то в пределах двадцати долларов. При ближайшем рассмотрении игрушки я был поражен еще больше: на подошве одной из ног морячка было вырезано имя — Дель Деббио. Одной из причин моего пребывания в Италии было желание посмотреть римский стадион и спорткомплекс, спроектированные Энрико Дель Деббио для Муссолини в двадцатые-тридцатые годы. Даже с точки зрения только что окончившего институт Радклиффа, недавнего студента и убежденного атеиста, это было более чем удивительным совпадением.

Конечно, я вовсе не ожидал найти в Вене пару туфель за подписью Дель Деббио, но, возможно, надеялся неожиданно обнаружить какую-нибудь лавчонку со старичком-продавцом в очках в золотой оправе и его помощниками-эльфами…

Вместо этого я обнаружил Палма.

Побродив часа два и вдоволь налюбовавшись на витрины, я оказался на другой стороне Дунайского канала во Втором районе. Хотя он и располагался всего в каких-то десяти минутах ходьбы от роскошного центра города, дух и цветовая гамма Второго разительным образом отличались от шикарной атмосферы кишащего богато одетыми жителями столицы и туристами района церкви Святого Стефана. Здесь же навстречу попадались преимущественно чернявые самой простой внешности люди, больше всего смахивающие на цыган или только что приехавших из деревни крестьян. У большинства женщин головы были повязаны платками, а на передних зубах красовались золотые коронки, в то время как лица большинства мужчин украшали густые жесткие, как металлическая щетка, усы. Все эти люди, как правило, не переговаривались, а перекрикивались между собой грубой маловразумительной скороговоркой. Но даже при этом они чаще всего улыбались, поэтому трудно было определить, обычный это для них образ общения или они действительно ссорятся. Район, очевидно, в основном был застроен рабочими кварталами с домами цвета дохлой мыши, где в любой комнате живет слишком много людей и единственный выбивающийся по вечерам из окон свет — это дымчато-голубое свечение телевизионных экранов, медленно усыпляющих своих усталых хозяев.