Царевич Алексей - Николай Павленко

Не подлежит сомнению, что это неуклюжее объяснение причин отказа от аудиенции у цесаря было подсказано царевичу Толстым. Отговорку нельзя признать серьезной, потому что подобающее сану царевича платье можно было приобрести в Вене, а добыть карету можно было поручить резиденту Веселовскому, которому не представляло труда договориться с дворцовым ведомством.

Подлинная причина отказа Толстого от аудиенции царевича у цесаря, как и его упорное сопротивление встрече с Колоредо, заключалась в опасении, что Алексей Петрович может отказаться от возвращения в отечество. Потому-то Толстой и Румянцев не спускали с царевича глаз: малейшее отступление царевича от заранее составленного сценария церемонии тут же было бы пресечено Толстым. Как только встреча с графом закончилась, царевич удалился в свою комнату; Толстой, не сказав ни слова, демонстративно последовал за ним и запер двери. «По всему видно, что Толстой крутой и грубый человек», — заключал Колоредо.

Но и для австрийских властей важно было лишь соблюсти церемонию. Встреча носила формальный характер, она ничего не изменила в положении царевича. В семь часов утра следующего дня карета с царевичем к радости обеих сторон — и цесаря, и Толстого — выехала из Брюнна. Царевич, не подозревая того, ехал прямиком навстречу своей гибели.

Пять дней, проведенных Толстым в Брюнне, надо полагать, были самыми напряженными в облаве на «зверя». У царевича появился последний шанс ускользнуть из рук Толстого, но Петр Андреевич мобилизовал всю свою изворотливость и настойчивость, чтобы не упустить добычу.

На этом инцидент, однако, не был исчерпан. Оскорбленный пренебрежением к своей персоне, цесарь 21 декабря отправил письмо царю с жалобой на действия Петра Андреевича: «Сверх всякого чаяния по приезде своем (в Вену. — Н. П.), не посетив нас, немедленно отъехал. Зная однако ж опытом его (царевича. — Н. П.) учтивость, мы приписываем сие пренебрежение Толстому, доказательством чему служит воспрещение генерал-губернатору нашему в Брюнне видеть царевича, чего между народами, а наипаче связанными родством принципалами, терпеть не надлежало бы».

Петр I откликнулся на послание Карла VI три месяца спустя — в марте 1718 года:

«По жалобе на Толстого, будто он во время проезда царевича чрез Вену не допустил его с вашим величеством видеться и сам от двора вашего удалился, мы спрашивали о том Толстого: он показал, что не он, а сын наш виновен в неотдании вам почтения. Толстой всячески его склонял видеться с вами; но сын не согласился, отговариваясь необыкнотью в таких обхождениях и неимением при себе пристойного экипажа; а вероятнее всего, стыдился с зазрения, что оклеветал нас пред вами… Так же к принятию губернатора Колоредо в Брюнне Толстой долго уговаривал нашего сына и едва в том чрез несколько дней успел склонить. С своей стороны, Толстой жалуется на графа Колоредо, который без всякого респекта держал их за арестом, пока не получил вашего повеления. Предаем сие на ваше рассуждение и уповаем, что вы поступок Колоредо не изволите апробовать (одобрить. — Н.П.)».

После Брюнна путешествие протекало без каких-либо приключений. Судя по письмам царевича Евфросинье, 19 декабря они были в Бреславле, 1 января 1718 года — в Данциге (Гданьске), 18-го — в Новгороде, а 22-го — в Твери.

Как ни старался Толстой сохранить приезд царевича в тайне, сведения о его возвращении проникли в Россию через иностранную прессу и вызвали глубокую озабоченность у тех, кто был так или иначе причастен к бегству царевича или сочувствовал его побегу.

Иван Нарышкин сетовал: «Иуда Петр Толстой обманул царевича, выманил; и ему не первого кушать». Князь Василий Владимирович Долгорукий говорил Богдану Гагарину: «Слышал ты, что дурак царевич сюда едет, потому что отец посулил женить его на Афросинье. Жолв ему, а не женитьба. Черт его несет. Все его обманывают нарочно».

Особенно тревожился главный организатор побега Александр Васильевич Кикин.

— Знаешь ли ты, — спрашивал он у Ивана Большого Афанасьева, — что царевич сюда едет?

— Не знаю, — отвечал Афанасьев, — только слышал от царицы, когда была у царевичевых детей, говорила, как царевич в Рим пришел и как встречали.

— Я тебе подлинно сказываю, что едет, только что он над собою сделал? От отца ему быть в беде, а другие будут напрасно страдать.

— Буде до меня дойдет, и что ведаю, скажу, — заявил перетрусивший Афанасьев.

— Что ты это сделаешь? — возразил Кикин. — Ведь ты себя умертвишь. Я прошу тебя и другим служителям, пожалуй, поговори, чтоб они сказали, что я у царевича вовсе не был. Куда-нибудь скрыться? Поехал бы ты на встречу к царевичу до Риги и сказал бы ему, что отец сердит, хочет суду предавать, того ради в Москве все архиереи собраны.

Афанасьев отвечал, что ехать не смеет, боится князя Меншикова. Потом предложил послать брата своего, и Кикин выхлопотал тому подорожную за вице-губернаторской подписью; но Афанасьев и брата не послал, чтобы в беду не попасть.

Тот же Кикин в разговоре с управляющим домом царевича Федором Эварлаковым по поводу возвращения царевича отозвался коротко и выразительно: «Этакой де дурак», и высказал мнение: «Когда де он отца увидит, весь затрепещет».

О своей безопасности заботился не только Кикин. Иван Большой Афанасьев, видимо, внял совету Кикина. В разговоре с Эварлаковым они решили, что если окажутся под следствием, то будут отпираться от всего, что грозило им гибелью: «Федор и Иван клялись, что они станут между собою про царевича говорить, и им де друг про друга никому не сказывать».

В Твери царевич провел несколько дней, видимо, в ожидании приезда туда Толстого. Последний, как уже говорилось, оставил царевича на попечение Румянцева, а сам отправился в Москву, чтобы рассказать обо всем произошедшем царю. По возвращении Толстого в Тверь царевич был перевезен поближе к Москве, в Преображенское. Здесь он появился 31 января, а 3 февраля в Москве состоялась его встреча с царем, обставленная с подобающей торжественностью.

Сохранилось несколько описаний церемонии встречи. Первое принадлежит перу самого царевича. 3 февраля 1718 года он отправил последнее письмо Евфросинье, в котором коротко изложил все, что произошло в этот день. Это письмо, насколько нам известно, нигде не публиковалось и никем не использовалось, потому воспроизводим его полностью:

«Друг мой сердешный, Афросиньюшка, здравствуй, матушка моя, на множество лет. Я приехал сегодня, и батюшка был вверху на Москве в Столовой палате. И тут я пришел и поклонился ему в землю, прося прощения, что от него ушел к цесарю, и подал ему повинное письмо, и он меня простил милостиво и сказал, что де тебя наследства лишаю и надлежит де тебе и прочим крест целовать брату, яко наследнику, и чтоб как мне, так и прочим по смерти батюшкиною не помышляли о моем возвращении на престол.

И потом велел честь, за что он меня лишает наследства. И потом пошли в Соборную церковь и целовал я и прочие крест. А каково объявление и пред крестом присяга, то пришлю тебе видеть так, чтоб мне дождаться тебя в радость, а ныне за скоростью не успел. Дай, Боже, и впредь так, чтоб мне дождаться тебя в радости.