Алхимик - Паоло Бачигалупи

– Никогда не была еще так близко к вот такому.

– Прости?

– Она для всего уязвима. В океане плавать не может, есть что попало не может. Мы должны привозить ей еду. Должны очищать ей воду. Тупик эволюции. Если бы не наука, мы были бы так же уязвимы. – Она посмотрела на меня. – Так же беспомощны, как я сейчас. – Она улыбнулась: – Вот никогда я не была так близка к смерти. По крайней мере, когда я не на боевом задании.

– Дико, правда?

– Только на один день. Мне больше понравилось, когда я это проделала с тобой. Уже есть хочу.

Я скормил ей горсть нефтяного песка и стал смотреть на собаку, неуверенно стоящую на берегу, подозрительно обнюхивающую какую‑то ржавую железяку, торчащую из песка, как гигантский плавник памяти. Потрогала лапой кусок красного пластика, отполированный океаном, попыталась его пожевать, бросила. Стала круговыми движениями облизывать себя вокруг пасти. Я подумал, не отравилась ли она снова.

– Во всяком случае, наводит на мысли, – сказал я про себя. Скормил Лизе еще горсть песка. – Появился бы вдруг человек из прошлого, увидел бы нас здесь и сейчас, – что бы он о нас сказал? Счел бы нас вообще людьми?

Лиза посмотрела на меня серьезно.

– Нет. Он назвал бы нас богами.

Яак встал, не спеша вошел в прибой, по колено в черные дымящиеся волны. Собака, руководствуясь каким‑то неведомым инстинктом, пошла за ним, придирчиво выбирая себе путь по песку и гальке.

В последний наш день на пляже собака запуталась в клубке колючей проволоки. Изодрала себя в клочья в буквальном смысле: порезы, сломанные лапы, едва не задохнулась. Наполовину отгрызла себе одну лапу, пытаясь освободиться. Когда мы нашли ее, это было кровавое месиво драного меха и торчащего наружу мяса.

Лиза уставилась на собаку.

– Черт побери, Яак, ты же должен был за ней смотреть!

– Я ушел плавать. Не могу же я все время глаз с нее не спускать.

– Да целая вечность уйдет, пока все это залечится, – кипела Лиза.

– Надо разогреть охотника, – сказал я. – С этим легче будет работать дома.

Мы с Лизой присели, чтобы вырезать собаку из кучи проволоки. Она скулила, слабо помахивая хвостом, пока мы работали.

Яак молчал.

Лиза хлопнула его по ноге.

– Яак, давай сюда. Она истечет кровью, если не поможешь. Ты же знаешь, какая она непрочная.

– Я думаю, мы должны ее съесть, – сказал Яак.

Лиза пораженно подняла на него глаза.

– Ты серьезно?

Он пожал плечами:

– Конечно.

Я поднял глаза, продолжая рвать запутанную вокруг собачьего туловища проволоку.

– Я думал, ты хотел иметь домашнее животное. Как в зоопарке.

Яак покачал головой:

– Гранулы эти кормовые слишком дороги. Я половину своей зарплаты трачу на еду и фильтрацию воды, а теперь еще вот такая фигня. – Он махнул рукой в сторону запутавшейся собаки. – За этой дурой приходится смотреть все время. Не стоит оно того.

– Но она же твой друг. Вы с ней за руку здоровались.

Яак засмеялся.

– Мой друг – ты. – Он посмотрел на собаку, поморщился, подыскивая слова. – А это… это просто животное.

Хотя время от времени мы вели праздные разговоры, каково это было бы – съесть собаку, для меня стало неожиданностью его твердое намерение убить ее.

– Может, стоит отложить это до утра, – сказал я. – Отвезем ее обратно в бункер, починим, и тогда уже примешь решение – когда эмоции схлынут.

– Нет. – Он достал гармошку и сыграл несколько нот, быстрый джазовый пассаж. Вынул ее изо рта. – Хочешь тратить деньги на собачью кормежку – я согласен, наверное, а иначе…

Он пожал плечами.

– Я не думаю, что ее следует варить.

– Не думаешь? – Лиза глянула на меня. – Могли бы зажарить ее прямо здесь, на пляже.

Я посмотрел на собаку – тяжело дышащее, доверчивое животное.

– Все‑таки не думаю, что нам следует это делать.

Яак серьезно посмотрел на меня:

– Хочешь платить за корм?

Я вздохнул:

– Коплю на новую «Реакцию погружения».

– Ну, так у меня тоже есть на что копить. – Он поиграл мускулами, показывая татуировки. – А эта – на хрен она нужна?

– Она заставляет улыбаться.

– «Реакция погружения» тоже заставляет улыбаться. И за ней не надо дерьмо прибирать. Брось, Чен, признай: ты тоже не хочешь с ней возиться. Это же геморрой.

Мы переглянулись, потом посмотрели на собаку.

Лиза зажарила собаку на вертеле над горящим пластиком и нефтью, собранной с поверхности воды. Вкус был о’кей, но, в конце концов, ничего особенного. Случалось мне есть жженого кентавра, который был повкуснее.

Потом мы прошлись вдоль берега. Опалесцирующие волны разбивались, грохоча, о песок, оставляя радужные полосы, и вдалеке тонуло красное солнце.

Без собаки на пляже действительно можно было как следует расслабиться. Не надо было следить, чтобы она не влезла в кислоту или не запуталась в торчащей из песка колючей проволоке, не сожрала чего‑нибудь, отчего полночи будет блевать.

И все‑таки я вспоминаю, как собака лизала мне лицо, как втащила свою мохнатую тушу на мою кровать, вспоминаю ее теплое дыхание рядом со мной.

И мне ее иногда не хватает.

Сухой ветер далеко разносил едкий запах горящего навоза. Рафель Ка’ Корум сделал глубокий вдох, пробудивший воспоминания, потом завязал лицо электростатическим шарфом и повернулся, чтобы забрать свой багаж у оставшихся на толстом колесе пассажиров.

Дул сильный ветер. Шарфы разматывались и бешено хлопали в колючем воздухе, коричневые руки ловили потрепанные развевающиеся знамена, искрящиеся и трескучие, и укрывали ими пропыленные носы и рты. Какой‑то мужчина, судя по распятию – кай, передал Рафелю кожаную сумку, потом сложил ладони и склонил голову в ритуальном безликом прощании. Рафель сделал то же самое. Остальные пассажиры, пестрое собрание людей пустыни, плотно набившихся в ложе толстого колеса, повторили жест, добросовестно вежливые к его одеждам и отметкам мудрости пашо .

Толстое колесо медленно покатилось прочь, скрипя выпуклыми студенистыми шинами по грунту Сухой Чаши. Рафель смотрел вслед разбитому транспортному средству. Пассажиры тоже смотрели на Рафеля, в их глазах плескались вопросы: зачем пашо из Кели высадился в центре пустыни? Рафель повернулся к своей деревне.

Круглые хаси джаи сгрудились в бесплодной чаше, словно небольшая толпа беглецов в конических шляпах, плотно сдвинувших головы, их глинобитные робы украшали белые геометрические джайские узоры. Вокруг раскинулись комковатые глиняные поля, возделанные и спокойные; по ним гулял ветер, вздымая в воздух пыльных дьяволов и заставляя их плясать по бледной равнине. На горизонте возвышались кости старого города, причудливые джунгли из стали и бетона, молчаливые, покинутые много поколений назад, – больше, чем помнили джаи.