Царские забавы - Евгений Сухов

Иван Васильевич смотрел на искаженные болью лица и ставил в пример опришникам несломленных татар. Царь желал таких же слуг и упрекал сподвижников в неверности и в нелюбви к своему государю. А последнему вестовому, презрев религиозную брезгливость, царь самолично опустил веки и на искаженное мукой лицо положил платок.

Угроза Девлет-Гирея была нешуточной, хан и вправду задался целью изловить Ивана Васильевича, а однажды даже отрезал опришное воинство от передового полка, в авангарде которого ехал сам государь. Побив массу отроков, хан остатки рассеянных полков заставил отступить в Бронницы.

Девлет-Гирей гонял Ивана Васильевича по вотчинам с той лихостью, с какой свора охотничьих собак играет с загнанным зайцем. Иногда государя отделяли только мгновения от его острых клыков, способных искромсать его сильное тело.

Несколько раз опытные воеводы самодержца запирали многотысячную рать Девлет-Гирея в извилистых лощинах, и, казалось, сгинет тьма крымского хана среди многолесья и топи; но, ведомая опытными проводниками, она пробиралась через густоту расставленных силков, умело используя малейшую брешь. Так просачиваться может только вода через едва заметную трещину. Хан ускользал отовсюду и неизменно оказывался позади государя. Бывали дни, когда Девлет-Гирей находился от Ивана Васильевича на расстоянии в три полета стрелы, и только выставленные заслоны и наспех собранная посошная рать предотвращали полон. И сам государь однажды отрубил хвост тьме крымского хана, состоящей из многих телег с добром и полона из девиц.

Постоял Иван Васильевич немного в Бронницах, а оттуда съехал в Александровскую слободу, где хотел отдышаться от несносного бега.

Воеводы, призванные в помощь государю, пришли в Москву в канун дня Вознесения. Стали полки лагерем у самых стен и принялись ждать. Майская жара была такова, что сняла с ратников броню и выставила их тела под знойное солнце. А на следующий день, окружив Москву, татары подпалили опустевшие предместья.

Хан Девлет-Гирей стоял неподалеку от горящих посадов, он словно хотел погреться от огненного жара и с удовольствием наблюдал за тем, как обожженной кожей шипела и пузырилась смола на струганых досках, как трепетали щепы, словно молили о пощаде, а он удовлетворенным победителем наблюдал за мучениями поверженного неприятеля.

Москва горела так, как будто хотела угодить коварному гостю, даже погода благоволила хану Девлету. Со стороны Москвы-реки подул ветер, который метал огненные щепы прямехонько в Белый город, и совсем скоро деревянные терема занялись таким плотным огнем и пускали такой густой дым, что спрятали от глаз не только Китай-город, но даже Кремль.

Не прошло и трех часов, как огонь спалил едва ли не всю Москву, оставив в целости только каменные строения и дворец. Постоял немного у чадящего пепелища Девлет-Гирей, помолился на восток, а потом, собрав с близлежащих деревень великий полон, скрылся в пыли на ордынской дороге.

Москва погорела вся, не тронут огнем оставался лишь Кремль, но и он, лишенный былого великолепия, стал черным от дыма и оттого выглядел скорбящим.

Народ, набежавший в Москву с посадов, едва ли не весь вымер от дыма. От удушья не сумели спасти даже глубокие подвалы, для многих они стали погребальным местом. Князья и бояре померли во множестве, а простого люда сгинуло и вовсе безо всякого счета. Мертвецы в три слоя лежали на улицах: погибшие во время давки и побитые огнем. У оставшихся в живых не было сил, чтобы схоронить умерших, и их складывали на повозки, свозили к Москве-реке и сбрасывали в воду. Река уравняла всех, став для бояр и черни общей могилой. Трупов скопилось такое множество, что они запрудили реку в узких местах, и поселяне, опасаясь, что вода оставит привычные берега и затопит посевы, баграми проталкивали покойников далее вниз по течению.

Все здесь собрались: именитые и безвестные, молодые и старые, мужики и бабы.

Во время пожара Циклоп Гордей потерял Калису. Бродяги, набившись в Сторожевую башню, проклинали басурмана Девлета и молили только об одном:

— Господи, сделай невозможное, пусть домина выстоит!

Башня, окутанная со всех сторон дымом, и вправду поначалу держалась. С высоты своего величия она наблюдала за разметавшейся стихией, а потом, стиснутая со всех сторон огнем, вспыхнула и сама. Нищие и бродяги повыскакивали из дверей и окон, тесня друг друга, бежали прочь от полыхающей башни.

В эту суматоху Гордей Циклоп и потерял Калису, вместе с ее утратой от него ушла и былая власть.

Люди, запертые каменными стенами, метались по городу, разыскивая укрытия, но все усилия оставались тщетными. Жар был такой силы, что на голове горели волосы, а одежда истлевала в пепел. И когда уже казалось, что не было силы выдержать зной, огонь стал понемногу ослабевать.

Москва выгорела дотла.

Циклоп Гордей теперь ничем не отличался от прочих обездоленных — он ходил по Москве и всматривался в лица усопших в надежде отыскать Калису. Но девицы не было нигде. Следом плелся Гришка (у него до кости обгорела нога), и он то и дело просил Гордея Яковлевича не спешить.

Циклоп не желал внимать его мольбам и продолжал идти к завалам из человеческих тел, в надежде отыскать Калису там.

С Александровской слободы все прибывали государевы люди с подводами и санями, они нагружали их покойниками до самого верха и свозили к реке.

— Да что же вы, супостаты, делаете?! — разозлился Гордей, увидев, как стрельцы избавляются от покойников, сбрасывая их прямо в серую мутную пучину.

— А ты кто такой, чтобы нас поучать? — отозвался за всех служивый лет сорока и, признав в одноглазом монахе самого Гордея Циклопа, уважительно поинтересовался: — Никак ли Гордей Яковлевич?

— Он самый.

— Велено нам так поступать самим государем Иваном Васильевичем. Вон какая жара стоит!.. Если убиенные полежат так день-другой, так совсем спасу не станет. Зараза всякая пойдет. Думаешь, мы не понимаем, что не по-христиански будет? Да что сделаешь!

В иное время стрельцы глазели бы на татя с тем откровенным любопытством, с каким взирали на самого государя, а сейчас, едва взглянув в его чумазую образину, вернулись к прерванной работе.

— За ноги бери отрока, — распоряжался стрелец двумя детинами, — да поаккуратнее хватай, хоть и покойник, а бережного обращения требует. Не тварь ведь какую в воду сбрасываем!

Калису Гордей отыскал в самом узком месте Москвы-реки, где огромной излучиной она охватывала стрелецкую слободу и, сжавшись до нескольких аршин в ширину, бежала быстро по каменному дну. Малец лет пятнадцати проталкивал палкой застрявшие между кореньями человеческие тела. Работа шла плохо, и он люто матерился, попеременно поминая дьявола и бога. Своим просторным рубищем, через которое проглядывал тощий живот, и сатанинской работой отрок напоминал черта, стоящего у развилки двух миров, поставленного сюда бесом для того, чтобы указывать грешникам дорогу в ад.