Закрытая информация - Сергей Зверев

За Бендичем семенил Андрей Волков.

Бокун дал длинную очередь в сторону абхазов.

– Быстрее, Волков, мать твою! – шептал Бокун.

– Ну, где он там?! – Бендич вставлял новый рожок.

Андрей остановился на середине дороги, опустился на одно колено, втянув голову в плечи.

– Кажется, его зацепило, – прохрипел Бокун.

– Блин, Волков! – с какой-то тоскою матюкнулся Бендич и прорычал прямо в ухо распластавшемуся рядом Бокуну: – Не давай им высунуться. Прижми гадов. Я за Андрюхой.

Бендич метнулся было к дверному проему, но вдруг от нападавших отделился высокий худощавый человек и с автоматом наперевес двинулся в сторону Волкова. Он шел не прячась и улыбался, а «калашников» в его руках строчил словно взбесившийся. И старлей отступил.

Палец Бокуна прирос к курку. Он стрелял, стараясь не глядеть на корчащегося в грязи Волкова, и только повторял:

– Быстрее, быстрее…

Волков беспомощно барахтался на дороге. Внезапно что-то сверкнуло, и столб пламени взметнулся на том месте, где мгновение назад был Андрей.

– Волков… – только и прошептал Анатолий.

– Не ной! – зло бросил командир. – Мы должны найти эту чертову кнопку.

Бокун хотел предупредить его, но Бендич был уже наверху.

– Командир! – Анатолий попробовал подняться и не смог.

А Бендич бежал по коридору в поисках кнопки. И когда он достиг края бездны, его пронзительный крик заставил Бокуна зажать ладонями уши.

– Игорь! – прохрипел Анатолий. – Игорь!

Молчание. Порыв ветра за дверью донес странный шорох, словно кто-то крался вдоль стены.

– Солдат! Руки за голову и выходи сдаваться, – настаивал голос. – Думай быстрее. Я ждать не буду.

– Кто ты?.. – спросил Бокун.

– Ты, сучок, разговариваешь с Солодником Мхачители. Запомни это имя. И мой тебе совет: хочешь спасти собственную задницу – выползай наружу.

Бокун подполз ближе к двери, передернул затвор.

– Солодник, – как можно громче сказал он, – ты ведь пришел за стеклянными колбами, которыми набита эта гребаная лаборатория?!

– Угадал, солдат!

– Тогда получи… – выдохнул Бокун.

В тот момент, когда он дал очередь из автомата, небо вдруг раскололось, мир задрожал и со странным грохотом начал расползаться по швам. Все вокруг затянулось непроницаемой мглой.

Российский фронтовой истребитель «Су-24» с полным боекомплектом, перейдя в пике, разъяренной осой обрушился на «Красную Горку». Когда через четыре часа после назначенного срока отряд не вышел на связь, летчик запросил центр:

– Блиндаж, я Сто первый… Я уже на подсосе, что делать?! Метеоусловия ухудшаются.

– Сто первый, приступайте к нейтрализации… – просипели наушники гермошлема.

Делая круг за кругом, «Су-24» методично утюжил лабораторию авиабомбами, оставив на десерт пару высокоточных ракет. Набрав высоту, пилот несуетливо, словно на показательных маневрах, положил машину в боевое, атакующее пике. Высокоточная ракета «Х-59М», расправив крылья стабилизаторов, подмигнув пылающим оранжевым соплом, ушла в сторону тонувшей в облаках дыма лаборатории. Следом, оставляя за собой белый шлейф, ушла вторая ракета.

– Блиндаж, – докладывал летчик, – нейтрализация завершена… Беру курс на базу…

Ослепший, с набитыми невидимой ватой ушами и обгоревшей спиной, Бокун лежал, уткнувшись лицом в грязь. Его трясло, как в лихорадке. Но он все еще жил.

Какая-то неведомая сила подняла его с земли, поставила на ноги и скомандовала: «Иди!»

И он пошел. Оглохший, слепой, пошел, потому что в спецназе Бокуна научили одному: выполнять приказы.

Бокуна подобрали незнакомые люди. Кто они были – абхазы, менгрелы, местные греки? Добравшись до Гудауты, Анатолий пришел к ограде 643-го российского зенитного полка.

И ему опять повезло: отправили в Сочи, потом на самолете перевезли в реабилитационный центр под Москвой.

Допрашивать его приходили люди из прокуратуры, военной разведки. Но что он мог рассказать им о гибели командира и остальных?

И от Бокуна отстали. О нем попросту постарались забыть, как и о «Красной Горке».

Анатолий назвал свою болезнь «эффектом невидимки». Тебя не видят, не слышат, так, словно тебя и нет вовсе. Соседи по палате его не замечали, главврач забывал посмотреть на обходах. Бокун подолгу простаивал у окошка в столовой, ожидая своей порции, пока повариха, проворно работая черпаком с загнутой ручкой, разливала по тарелкам суп.

Мысль о том, что теперь придется вернуться домой, ни разу не пришла в голову Бокуну. Дома о нем тоже забыли, потеряли, как забывают старую, ненужную вещь, заброшенную на антресоли.

И когда пришло время выписываться, оказалось, что ему некуда ехать. Из госпиталя он пошел на вокзал, сел в первую попавшуюся электричку, чтобы через два часа выйти в незнакомом городке между Москвой и Ленинградом.

Полгода Бокун проработал грузчиком. Занятие это оказалось довольно прибыльным, особенно для человека, который мог рассчитывать разве что на пенсию по инвалидности. Анатолий прижился на железнодорожных складах, где рядом с бетонной глыбой вокзала за невысоким забором стоял длинный, выложенный красным кирпичом сарай.

В будке жили «железнодорожники» – каста, находящаяся на три ступеньки выше обыкновенных бомжей. У них было свое жилье, постоянная работа, чем ныне в городе мог похвастаться далеко не каждый.

Разгружать приходилось все, от угля до финских холодильников. Но обитатели зеленого фургона могли по праву считать себя специалистами узкого профиля, предпочитая спирт и его производные. Склады представляли собой что-то вроде перевалочной базы, на которой поставщики из-за рубежа сбрасывали алкоголь. Отсюда «огненная вода» распределялась по столице и Подмосковью.

«Тиры», груженные сорокалитровыми бочками со спиртом для подпольных разливочных заводиков, шли за город на авиационные склады.

От перекатывания бочек с фур в ангары к утру переставала разгибаться спина, а холод от бетонного пола пробирал насквозь. К тому же в такие дни «железнодорожникам» почти ничего не перепадало.

Другое дело, когда приходила партия шампанского или водки. Обычно это были вагоны. Их разгружали на складе рядом с вокзалом, выстроившись в живую цепочку: два человека внутри вагона, двое под навесом и еще двое – на складе. Картонные ящики с бутылками передавались из рук в руки. Иногда бутылки бились, отчего приходилось поддерживать намокшее дно. В воздухе стоял приторный запах муската и водки, а содержимое разбитых бутылок текло по рукам, пьянило до одури.

Как только начальство начинало замачивать с представителями таможни снятие пломб с груза, грузчики по одному перебирались в глубь вагона и там переливали в пустые пластмассовые бутылки «некондиционные» остатки. На какое-то время разгрузка прекращалась, но потом снова шла своим чередом, под громкий смех и шутки заметно повеселевших «железнодорожников».