Ты самая любимая - Эдуард Тополь

Конечно, на них оглядывались прохожие, но Пачевскому это льстило, он гордился и собой, и своим Ангелом и как-то заехал с ней в ресторан «Экспедиция» на Солянке. А там оказались не только экзотическая еда и оранжевый вертолет посреди зала, но — вдруг — живая музыка, джаз-банд, да какой! Конечно, не Игорь Бутман и не Алексей Козлов, а кто-то из молодых. Но — ранних…

При первых звуках саксофона и трубы Ангел с Небес совершенно остолбенела. Даже отшатнулась к Пачевскому, спросила с испугом:

— Что это?

— Это джаз. Ты никогда не слышала?

— Нет.

— А что, у вас там нет музыки?

— Есть. Но у нас только эти… Брамс, Шопен, Моцарт… А это… Ой!.. Ой, как хорошо-то!.. Ой!.. — И ее тело, словно само собой, стало вибрировать в такт музыке и даже слегка взлетать над стулом.

Но Пачевский успел схватить ее за плечи, прижать к сиденью.

Тут из-за соседних столиков несколько пар вышли танцевать, Ангел посмотрела на них… присмотрелась… а затем вскочила и потащила Пачевского:

— Идем! Идем! Я тоже так хочу!

— Только не летать! — предупредил он ее.

— Хорошо, я постараюсь…

Подойдя к танцующим, она еще пару секунд присматривалась к их движениям, затем стала осторожно копировать, а затем…

Кто-то из музыкантов тут же обратил внимание на идеальную — в такт музыке — пластику и легкость движений ее тела, на синхронную пульсацию ее тела под каждый звук их инструментов. И поддал темп, и повел ее своей музыкой…

А вслед за ним и остальные музыканты стали играть как бы только ей…

И она совершенно отдалась этой музыке, да с таким сексапилом, что к Пачевскому подошел метрдотель, прошептал на ухо:

— Мне кажется, вам пора в экспедицию. Всего сто баксов.

Пачевский посмотрел на оранжевый вертолет.

— А что? Эта штука летает? В натуре?

— И еще как! — заверил его метрдотель. — Женщины обожают.

Пачевский достал из кармана бумажник, отдал метрдотелю стодолларовую купюру, и тот радушным жестом показал на вертолет, на трапе которого уже стояли пилот и стюардесса в голубой аэрофлотской форме.

Пачевский взял Ангела за руку и повел к вертолету.

— Ага! — сказала она с восторгом. — Мы полетим? Я ж тебе говорила!

По короткому трапу они поднялись в вертолет, пилот ушел в свою кабину, а в салоне стюардесса задраила иллюминаторы, показала им на широкий диван и бар с напитками и удалилась, задраив дверь.

Но музыка продолжала звучать, и одновременно пилот объявил по радио:

— Приготовиться к взлету! Принять по сто грамм!

Пачевский с усмешкой налил себе и Ангелу.

Вертолет задрожал, наполнился шумом двигателя.

— Начинаю отсчет! — сообщил по радио голос пилота. — Десять!.. Девять!.. Восемь!.. Принять еще по сто грамм!..

Пачевский и Ангел выпили.

— Семь!.. Шесть!.. Пять! — продолжал голос по радио. — Вертолет испытывает перегрузки, сбросьте одежду!..

Ангел с Небес послушно, как ребенок, сняла платье.

— Четыре!.. Три!.. Два!.. Всю одежду! Всю!.. Старт!..

И Ангел с Небес действительно взмыла в воздух, словно в невесомости.

— Мы летим! Мы летим! — радостно закричала она. — О, мужчина!

И спикировала на диван, прямо Пачевскому на колени…

А вертолет вдруг действительно взлетел — да, к изумлению и ужасу всех остальных посетителей ресторана, он вдруг налился золотисто-огненным свечением и, проломив крышу ресторана, воспарил в московское небо.

Конвейер в типографии продолжал печатать левые тиражи — «Жаркие ночи», «Секс после 50», «Кулинарные секреты голливудских звезд»…

И фургон с надписью «КНИГИ» продолжал колесить по Москве…

И Пачевский днем собирал «левую» выручку…

По ночам занимался любовью то с женой, то с Ангелом с Небес, а то одновременно с обеими…

И еще на теннис начал ходить…

Но кое-кто заметил потертый портфель Пачевского.

И однажды — ближе к вечеру, когда Пачевский снял выручку с последней точки у метро «Беговая» и шел — буквально 10 шагов — до своего фургона, какой-то парень вдруг сбоку упал ему под ноги, а второй — на бегу — толкнул в спину. Пачевский упал, и тут же третий парень, пробегая, рванул портфель из его руки.

Конечно, это был примитивный прием, веками отработанный всеми уголовниками мира.

Но с Пачевским у них вышла накладка.

Потому что любой, даже профессиональный, инкассатор легко расстается с деньгами, поскольку эти деньги — чужие.

Но со своими деньгами — извините!

Пачевский, даже грохнувшись на асфальт, портфель не выпустил. И тогда все трое парней стали бить его и вырывать портфель, говоря сквозь зубы:

— Отдай!

— Отдавай портфель, сука!

— Быстро отдавай! Убьем!..

И убили бы (а чего там!), если бы не странная худенькая женщина, которая вдруг взялась неизвестно откуда, чуть ли не из воздуха соткалась. Фурией — да что там фурией! — бешеной пантерой она налетела на грабителей и стала лупить их не хуже знаменитых китайских кунфуисток и каратисток, делая при этом совершенно немыслимые кульбиты.

Конечно, трое крутых парней тоже вмазали ей (и не раз!), но изумленные прохожие видели своими глазами, как она рубилась с ними, словно супервумен, а некоторые из свидетелей потом утверждали, что даже слышали, как она рычала:

— Это мой мужчина! Мой! Я вам за него глотки перегрызу!..

И перегрызла бы, если бы не милиция. Но при первых звуках милицейской сирены грабители прыснули в разные стороны и сбежали, а спасительница Пачевского вдруг исчезла в воздухе столь же внезапно, как появилась.

Окровавленный Пачевский поднялся с земли и, прихрамывая и держа двумя руками спасенный портфель, пошел к фургону…

Впрочем, этот маленький инцидент никак не отразился на общем ходе нашей правдивой истории. Через пару дней Пачевский был снова в порядке, снова колесил по Москве с левыми и правыми тиражами, снова играл в теннис, бегал по утрам в парке «Сокольники» и даже заглядывался там на молоденьких болонок — тьфу, простите, на молоденьких блондинок, хозяек этих болонок…

А дома, после душа, втягивая живот, он с гордостью смотрел на себя в зеркало в фас и профиль — он похудел, окреп, помолодел…

И выглянул из санузла:

— Ангелина!

— Что, милый? — сказала она через плечо, сидя за кухонным столом и строча на швейной машине какое-то белое одеяние. — Я не Ангелина.