Змей в Эссексе - Сара Перри

— На тебе другой. — Уилл вложил ему в ладошку синий камень. — Попробуй еще раз.

Фрэнсис снова швырнул камень и снова промахнулся.

— Вот так и грех, — пояснил Уилл. — Когда мы грешим, это значит, что мы пытаемся, но у нас не получается. Но ведь всегда и не может получаться, поэтому мы пробуем еще и еще.

Мальчик нахмурился:

— А если бы Левиафан был не там, а если бы вы не велели мне встать тут? Если бы я встал вон там, а Левиафан лежал вон там, я бы попал в него с первого раза.

— Да, — согласился Уилл, чувствуя, что копает глубже, чем рассчитывал, — нам кажется, будто мы знаем, куда метим, быть может, мы действительно это знаем, но наступает новый день, меняется освещение, и оказывается, что надо было целить совершенно в другую сторону.

— А если все меняется — и что надо делать, и чего не делать, — то как понять, куда нужно целиться? Неужели я буду виноват, если у меня ничего не получится, и разве можно меня за это наказывать? — Меж черных бровей Фрэнсиса обозначилась еле заметная морщинка, и Уилл наконец узнал Корины черты.

— Я думаю так… — Уилл продвигался осторожно, — есть то, что всем нужно делать, и то, чего всем делать не следует. Но бывают случаи, когда нам самим приходится решать, как поступить.

В ладони у него лежал последний камешек, плоский и гладкий. Уилл повернулся спиной к Левиафану и запустил голыш в отступавшую волну. Камешек подпрыгнул и исчез в воде.

— Вы думали, что выйдет по-другому, — заметил Фрэнсис.

— Именно, — согласился Уилл. — Но в моем возрасте уже привыкаешь к ошибкам и неудачам.

— Значит, и вы грешили, — резюмировал Фрэнсис. Уилл рассмеялся и признался, что, надеется, Господь его простит.

Мальчик, насупясь, рассматривал Левиафана и шевелил губами. Уилл решил, что парень, должно быть, высчитывает правильную траекторию броска. Наконец Фрэнсис обернулся к нему и сказал:

— Спасибо, что ответили на мой вопрос.

— Мне это удалось? — уточнил преподобный, надеясь, что сумел просочиться меж верой и разумом, не причинив себе вреда.

— Пока не знаю. Я подумаю об этом.

— Что ж, справедливо, — согласился Уилл. Его так и подмывало попросить Фрэнсиса не рассказывать маме об этом разговоре: как-то она отнесется к тому, что ее сыну растолковали догмат греха? Уж он-то знал, как темнеют от гнева ее серые глаза!

Они посмотрели друг на друга, и каждый подумал, что преподобный сделал что мог, учитывая далеко не самые благоприятные обстоятельства. Фрэнсис протянул Уиллу руку, тот ее пожал, и они, точно два друга, пошли бок о бок по Высокой. У луга мальчик остановился, похлопал себя по карманам. Должно быть, выронил что-то на солончаках, решил Уилл. Но Фрэнсис выудил из кармана сперва синюю костяную пуговицу, потом черное перо, свернутое кольцом и перевязанное ниткой, нахмурился, погладил его стержень и со вздохом засунул сокровища обратно в карман.

— Нет, — произнес он, — сегодня, к сожалению, мне нечего вам дать.

После чего он бросил на преподобного извиняющийся взгляд и помахал ему на прощанье.

С тех пор как у них с Мартой завязалась дружба, выстраиваемая терпеливо и аккуратно, точно карточный домик, Джоанна Рэнсом поменяла место в классе и теперь сидела под самым носом у мистера Каффина. Джоанна росла умной девочкой, то и дело совершала набеги на отцовскую библиотеку, стараясь выбирать книги, которые стояли в глубине, подальше от детей. Интересы ее менялись часто: она то зачитывалась Юлианой из Нориджа,[31] то «Золотой ветвью»,[32] могла на одном дыхании рассказать о мученичестве Кранмера[33] и тут же, едва переведя дух, — о Крымской войне. Но до знакомства с Мартой она читала бессистемно — скорее, чтобы подразнить старших, нежели с какой-то определенной целью, сейчас же, когда она могла перечислить женщин-хирургов, социалисток, сатириков и актрис, инженеров и археологов, которые, похоже, встречались где угодно, но только не в Эссексе, девочка поставила себе задачу стать одной из них. «Я выучу греческий и латынь, — думала Джоанна, морщась при воспоминании о том, как считанные недели назад произносила заклятья у остова Левиафана, — я буду заниматься тригонометрией, механикой и химией». Мистер Каффин уж и не знал, что еще задать ей на выходные, и Стелла замечала с опаской: «Как бы тебе не пришлось носить очки», словно не было страшнее кары, чем спрятать за очками такие красивые фиалковые глаза.

В ту пору Джоанне и в голову не приходило стесняться дружбы с малограмотной дочкой рыбака. Однако Наоми Бэнкс чувствовала, что Джоанна отдаляется от нее, и грустила. Она слышала о Марте, даже как-то видела ее и возненавидела всем сердцем: какое право имеет эта старуха, которой все двадцать пять, отнимать у нее Джо? Наоми так хотелось показать подруге рисунки змея, признаться, что не может заснуть, рассказать о том, что случилось в «Белом зайце», спросить, как ей быть — злиться ли, стыдиться? Но теперь это было невозможно: подруга смотрела на нее с жалостью, а это хуже безразличия.

В первую пятницу мая Наоми пришла в школу рано. Ученицам обещали, что утром их навестит миссис Кора Сиборн, знатная лондонская дама, которая собирает ископаемые и, как выразился мистер Каффин, «прочие достойные внимания образцы». Джоанна купалась в лучах чужой славы: еще бы, ведь она уже встречалась с миссис Сиборн («Мы с ней отлично знакомы, — рассказывала девочка, — она подарила мне этот шарф. Нет, она не красавица, но это и неважно. Она очень умна, и у нее платье в павлинах, она даже дала мне его померить…») и теперь рассчитывала, что ее акции среди одноклассниц повысятся. Перед Корой никто не устоит! Она уже видела, как некоторые пытались.

Заметив, что место рядом с Джоанной свободно, Наоми сунула ей клочок бумаги с заклинанием, которое они придумали несколько недель назад. Но мысли Джоанны были заняты алгеброй, она не поняла, что значат эти смазанные закорючки, и скомкала бумажку. Тут явилась миссис Сиборн собственной персоной. К общему разочарованию, выглядела она довольно неряшливо: в твидовом пальто, по виду явно мужском, волосы чересчур сильно зачесаны назад. На плече у нее висела большая кожаная сумка, под мышкой она сжимала папку, из которой выпал рисунок чего-то похожего на мокрицу. Единственное, что выдавало в ней знатную даму, — бриллиант на левой руке, яркий и крупный, точно фальшивый, и тонкий черный шарф с вышитыми птицами. На мистера Каффина гостья произвела огромное впечатление.

— Доброе утро, миссис Сиборн, — сказал он, — дети, поздоровайтесь с миссис Сиборн.