Запретный край. Перевод Ольги Гришиной - Ян Слауэрхоф

Может быть, мы поменялись местами, я сделался им, а он – мной? И я теперь тот, другой? Но я же хотел спастись от самого себя? Я почувствовал, что прежняя неразбериха опутывает меня, и стал отгонять эти мысли, как болезнетворных микробов, которым теперь мог противостоять.

Мне стало грустно, ибо Макао постепенно исчезал вдали, оставаясь на своем полуострове. Мы обходили его, город сделался маленьким, потом я вновь заметил его во всю ширь на другой стороне, и среди массы коричневых зданий – одно белое. Я больше никогда не вернусь туда. Горло мне сжало чувство некоторого умиления при виде бедного старого разрушенного места. Я ненавидел Гонконг с его торговыми центрами и складами, особняками и тысячью больших кораблей, дрейфующих в просторной синей бухте. Я бы хотел навсегда остаться в Макао, там было мне самое место: никто не волновался обо мне. И всё же я должен был оставаться в жизни, где всегда нужно стать кем-то, чтобы не опуститься на дно.

С этим было покончено, я вернулся на корабль, к прежнему существованию, но более закаленный трудностями, жарой, травлей, твердо намереваясь пресечь дальнейшие встречи с тем, другим, оставаться самим собой.

В то время как Макао, оставшись позади, медленно уменьшался вдали, я ощущал, как мною овладевает печаль: ладно, я стану как другие, однако с тех пор мои поступки не будут ограничиваться мыслью о том, что я – пропащий, но укрепляться убеждением в том, что мне больше нечего терять, и что покойное, гнилое прошлое я тоже не могу принять, чтобы избавиться от моей собственной жизни. Я возвращался. Но я не смогу долго оставаться на этом корабле и поселиться на этой земле, от которой у меня не было ничего, кроме перехода по сухой степи, нескольких полусонных, полупьяных дней в заброшенном городе, береговых линий, низких и гористых, изломанных и ровных, но всегда скрывающихся из виду, и портовых городов, где происходит обмен выделениями между Европой и Азией, а люди не более чем ферменты, ускоряющие этот процесс.

Сначала я отыщу место, которого избегал больше всего, ибо там настолько жестоки к обездоленным и слабым, что спокойно оставляют их умирать на улице. Сперва в Шанхай. Оттуда – прямиком от берега, через равнины, туда, где из дали туманных рисовых полей поднимаются горы, между которыми, словно красные озера, лежат маковые поля.

Если можно еще найти счастье на земле, то только там, где есть древняя мудрость, возвышеннейшая природа и чистейшее наслаждение. Счастлив сегодня, вооружен броней многочисленных давних шрамов, я смогу без страха встретиться со всеми тенями и демонами, и не быть поглощенным ими, предложить им гостеприимство и ни на волос, ни на клетку не подвергнуться изменениям.

Я, бывший поначалу таким слабым, что не осмеливался ступить на краешек этой земли, теперь проникну в нее, на эту землю, что всегда пребывала девственной, что не борется, но терпит; делает вид, что позволяет завоевать себя, и всех варваров, всех чужеземцев удушает в тяжкой, медленно сжимающейся хватке, давя на них своей массой.

Быть одним из ничего не осознающих миллионов – какое счастье; а если это недостижимо – быть тем, кто знает всё, кто всё оставил позади, и все-таки продолжает жить.

Последнее явление Камоэнса

Спустя многие годы после нашей роковой встречи мною овладело сильное желание вновь увидеть его: того, которого я сперва почитал героем, затем оплакивал как былого товарища по несчастью, наконец, презирал как человека, чересчур покорно избравшего путь страдания, и которого с трудом мог забыть.

И вот теперь я счел, что мы еще должны что-то сказать друг другу.

Я искал его повсюду, где был шанс на встречу; в Кашкайше[82], в усыпальнице Беленского монастыря, где воздвигнут мавзолей над пустой ямой, олицетворяющей его могилу, вновь в окрестностях Макао, в гроте под каменной крышей, в различных местах на китайском побережье, на отвесных берегах и у неглубоких заливов.

Я уже давно отчаялся; но однажды, когда я коротал ночь на небольшом постоялом дворе в Кантоне, имея намерением отправиться в Ло Ло-ланд[83], он явился туда на ночлег.

Он казался иным, нежели прежде: более не грозным и не горделивым, но страждущим, молящим, смиренным. Он потерял глаз, хромал, лицо его было покрыто коростой и язвами, вероятно, так же как и тело. На нем был ставший слишком просторным камзол, который свисал спереди складками. Подойдя ко мне, он сказал:

– Вот таким сделался я, и нет у меня раскаяния, нет жалости к себе. Я страдал за благо страны, но она ничего не дала мне взамен, оставив умирать с голоду. Она отняла у меня женщину, мне предназначенную, отдала ее в супруги монарху, который запятнал ее, а затем упрятал в четырех стенах. И всё же я не предал мою страну, не устроил восстания, лишь высмеял в некоторых памфлетах, но далее не сетовал и не сопротивлялся, а принял свою судьбу, так же как и страна затем – свою. Ее прежнее величие я соотносил порой со своим – в стихах. Это единственное, что осталось и ей, и мне. Теперь же повсюду висят мои портреты, на многих площадях установлены мои статуи, паломники стекаются к тому месту, где я, как полагают, погребен. И я продолжаю жить, столь же немощный и жалкий, каким был в свой смертный час. Я удовлетворен.

– Так чего же ты тогда ищешь здесь? Оставайся в стране, где тебя столь почитают, и ты сможешь жить там своею былою славой.

Он уселся на скамью, я же отодвинулся на другой ее конец. Больше всего мне хотелось встать и попытаться выйти за дверь; но я не мог.

Он сидел, поигрывая обломком шпаги и крестом, висевшим у него на груди. Из язв на его лице на кружевной воротник точился густой гной – медленно, точно воск свечи на подсвечник. Единственное око его порой ярко вспыхивало, затем снова тускнело.

– И тут есть место, где чтят мою память, и мне лучше оставаться здесь, нежели в собственной стране, что подобна огромной зияющей могиле. Эта же страна – гигантское кладбище, и нет на нем места, где не было бы могилы. Но живущие здесь между тем ведут свое существование, исполненное радостей и печалей. Я предпочитаю оставаться здесь. Но отсюда мне более нет пути. А мне бы хотелось еще раз побывать в Макао.

– И ты хочешь убедить меня вновь вернуться в прошлое? С тобою вместе? Я сыт им по горло!

Он оставался сидеть на прежнем месте, не делая попыток расположить меня к себе, устремив на меня свой единственный глаз.

– Чем больше ты думаешь о собственном страдании, тем хуже становится тебе. Ведь ты уже видел это. Лучше ли тебе сейчас, нежели на твоих пароходах, когда ты получал обеды из семи перемен?

– А тебе, лучше ли тебе сейчас? Ты позволил изгнать себя из Лиссабона, где полюбил раз и навсегда, позволил эксплуатировать себя в Индии и Китае как простого солдата, в то время как должен был быть офицером. И равным образом ты прославил свою страну и обессмертил ее. И что сделала она, когда ты вернулся? Хотел бы я знать. Как бы то ни было, теперь ты веками скитаешься с лицом, покрытым язвами, и, как знать, призраки видят всё иначе, нежели люди, но и им это вряд ли это понравится.