Кокаин - Дино Сегре

Настоятельно требую, чтобы меня сожгли в крематории.

Прахом моим наполнить две урны, одну из которых должен получить Пьетро Ночера, другую Мод Фабреж.

Пьетро Ночера оставляю все мои книги и костюмы. Моему приятелю-монаху — дароносицу, купленную мною по случаю у антиквара. Мод Фабреж (Мадлена Панарди) — все мои немногочисленные драгоценности.

Деньги жертвую обществу покровительства животных».

Подписал, проставил месяц и число, вложил в конверт, запечатал и сделал надпись: «Мое завещание. Открыть, когда буду мертвым».

И, чтобы рассеять меланхолию, вышел из дому, причем, чтобы не умереть под трамваем, внимательно смотрел налево и направо.

Взял большую понюшку кокаину и зашел в кинематограф. Но ничего не видел.

— Когда я говорил матери, что у меня болит зуб, она заставляла вырвать его; когда я жаловался на фурункул — его выдавливали; когда я признавался в том, что женщина приносит мне страдание — мать называла меня дураком. Вскоре после того, как я родился на свет, отец велел позвать священника, а так как он предпочитал одного священника другому, то, значит, предпочитал одного Бога другому; когда я переменил религию, меня назвали ренегатом, потому что я не хотел, чтобы мне служил тот же священник, что и отцу. Когда я был мальчиком, меня воспитывали: воспитание — это ничто иное, как умение лгать делать вид, что не понимаешь вещей, если другому неприятно, что мы это знаем; улыбаться человеку, которому с удовольствием плюнул бы в лицо; говорить благодарю, когда с наслаждением сказал бы ему — чтобы ты околел. Немного лет спустя я восстал против воспитания и ударился в искренность и правдивость. Позднее я понял, что правдивость приносит вред. Таким образом я снова стал лгать. То же самое было и с первоначальным образованием. Прежде всего мне сказали, что «глас народа» — это истина; когда я проверил на деле, то оказалось, что «глас народа» ошибался; однако, производя дальнейшие исследование, я должен был признать, что «глас народа» прав. Когда все говорят, что Тицио вор, а Тиция распутная женщина, не верь этому; в продолжении одного или двух лет клянись, что они чисты, но на третий год, когда узнаешь их, то заметишь, что во всем этом есть много истины. Поэтому следовало сейчас проверить «голоса народа». В двадцать лет мне сказали, чтобы я присягнул королю, который унаследовал трон от своего отца, деда и т. д. Я присягнул, потому что меня заставили. Если бы не заставили, я, конечно, не присягал бы. Потом меня послали убивать людей, которых я совершенно не знал и которые были одеты почти так же, как и я. Однажды мне сказали: «Видишь? Это твой враг. Стреляй в него». Я выстрелил и не попал. Он стреляет в меня и ранит. Не знаю почему, но мне сказали, что это геройская рана.

Тем временем лента крутилась, публика менялась, а Тито все сидел и фантазировал. Наконец пришел служащий и сказал ему, что он просмотрел программу три раза, и попросил его выйти.

На улице он продолжал фантазировать о вещах более отвлеченных: о чувствах, идеалах, любви.

Заходил в кафе и делал там свои наблюдения. От времени до времени вспоминал, что он приближается к смерти. Бациллы начали уже свою благодетельную работу. Чувствовал, что он уходит из жизни усталым и истосковавшимся: блаженни плачущие, яко тии утешатся.

Вызвал в своей памяти воспоминание о Кокаине, но теперь он думал о ней уже без всякой горечи. Эта женщина и этот порошок оказали одно и то же действие: отравили его душу и тело, и теперь он идет к концу; если бы не встретил на своем пути эту женщину, был бы теперь врачом, смотрел бы в микроскоп и ничего не видел или с закрытыми глазами, как Гомер или Мильтон, видел бы больше, чем при помощи тончайших приборов.

— Однако к чему эти фантастические размышления? У меня, должно быть, начинается жар, — подумал он вслух, направляясь к дому. В одном из ящиков он нашел термометр и измерил температуру: тридцать девять.

Положил термометр, снял башмаки и лег в постель. Болезнь проявлялась симптомами ангины… «Как может быть ангина? Ведь я принял бациллы тифа. Значит, это будет какая-то аномалия».

Повторил свою программу смерти: «Предоставляю судьбе полную свободу действий: может спасти меня или убить; буду поступать так, как поступает любой больной: позову доктора, расскажу симптомы болезни и буду следовать предписаниям. Если судьбе угодно, чтобы я жил, буду жить. Препятствовать этому не стану. Если захочет, чтобы я умер, тоже не стану сопротивляться. Не скажу ничего по поводу того, откуда произошла эта болезнь. Если судьба захочет, доктор и сам распознает причину ее».

Спал несколько часов нервным, горячечным сном. Когда проснулся, увидел у своей постели Пьетро Ночера, квартирную хозяйку и Мод.

Приехавшая несколько часов тому назад Мод сейчас же стала разыскивать его.

При виде ее у Тито на один момент проявилось желание жить. Вспомнив, что при тифе кладут на желудок лед, велел до прихода доктора подать себе мешок со льдом.

На предложение хозяйки приготовить крепкий бульон ответил отказом, так как помнил, что при тифе необходимо соблюдать строгую диету.

Прибывший доктор, после тщательного осмотра и выстукивания, поставил совершенно противоположный диагноз тому, которого ожидал Тито, но который со стоицизмом решил что так угодно судьбе, и подчинился всем его предписаниям. На нерешительный вопрос Тито, не есть ли это тиф, доктор ответил категорическим отрицанием и назначил такой метод лечения, который, по мнению больного, знавшего источник своей болезни, должен был дать совершенно обратный результат.

По уходе доктора, окружавшие Тито приступили к выполнению всех указаний ученого медика.

После того, как Тито провел ночь в бреду и беспокойстве, доктор произвел исследование крови и все же заверил, что о тифе не может быть и речи.

Когда и на третий день положение больного не улучшилось, Мод и Ночера решили вызвать другого врача.

Тито не протестовал. Если бы ему предложили вызвать электротехника или пить керосин, он и на это не сделал бы никаких возражений.

Пришел другой доктор. Это был старый диагност и серьезный ученый. Проделав все обычные манипуляции, задал вопрос: