Соло на троих - Ника Сафронова

– Оксанка! Оксанка! – трясется борода Карла Борисыча. А вместе с нею трясусь и я.

Вдруг я отчетливо понимаю, что трясусь уже не от страха. А оттого, что кто-то меня тормошит.

– Оксанка!

Гадина Чижова! Разбудила!

– Чего тебе?

Иркины глаза сияли бесовским огнем.

– Вставай, Оксанка! Покажу кое-что!

О нет! Только не это!

– Отвали, Чижова! Я умираю, спать хочу!

– Вставай! Кому говорят!

И тут Ирка отколола такое, что я подскочила как ошпаренная. Взяла и укусила меня за большой палец ноги.

– С дуба рухнула, что ли? – заорала я.

И тут же рухнула сама. В прорезь между диваном и журнальным столом. Ирка счастливо закатилась.

– Пошли, я тебе говорю.

Я поднялась, кряхтя и держась за ушибленный зад. Чижова как бы мимоходом оценила мое исподнее.

– Красивый комплект.

– Это может быть кстати там, куда мы сейчас направляемся?

– Мы направляемся на кухню заниматься дедукцией! – торжественно сообщила Ирка и заспешила в обозначенном направлении.

– А что, за время, пока я спала, там кого-то убили? – крикнула я.

Поискав, обнаружила на стуле какой-то драный халат, влезла в него.

– Иди сюда! – отозвалась Ирка.

Я нехотя поплелась следом. Отметив по часам, что успела провалиться всего на пятнадцать минут.

Войдя, я так и обомлела. Посреди кухни размером с новогоднюю елку стоял обалденно красивый букет. В очень изящной корзиночке.

– Могу поклясться, – выдохнула я, – что еще пятнадцать минут назад этого здесь не было.

Ирка так и сияла.

– Точно! Это принесли только что.

– Кто принес?

– Хм, не знаю, – Ирка весело пожала плечами. – Позвонили в дверь и оставили.

– Ну так, может, это мне? – предположила я. И почему-то сразу уверовала, что это цветы от Карла Борисыча.

– Хренушки тебе с маслом! Тут написано: «С днем рождения!» – Ирка протянула мне маленькую открыточку.

Я повертела открытку. Никаких приписок на ней больше не было. Только надпись, сделанная в самой типографии.

– Ну? – вопросительно посмотрела я. – Есть версии?

Ирка все так же беспечно дернула плечом.

– Ага! Значит, ты предлагаешь роль Шерлока Холмса мне? – уточнила я.

– Да! – твердо сказала Ирка. – У тебя должно получиться.

– Ну хорошо, будем рассуждать логически…

Вместо того чтобы с умным видом прохаживаться по кухне, я плюхнулась на табуретку и стала перечислять:

– Витек с Асланом отстрелялись днем, так?

– Так.

– Рурк тебе, кроме кожаных трусов и кнута, ничего подарить не может, так?

– Так.

– Элементарно, Ватсон! Эти цветы тебе прислал Мишаня Талов, – подытожила я.

– Думаешь? – Ирка схватила меня за руку и стала сверлить испытующим взглядом.

– А тут и думать нечего! – усмехнулась я. – Я, конечно, не знаю всех твоих любовников поименно. Но у меня нет сомнений, что это Мишаня. Ты его отвергаешь – вот он и прислал тебе втихаря этот букет.

Ирка поджала губы. Лицо у нее при этом было такое, что можно не сомневаться: душа ее трубит победоносные фанфары.

– Ир, можно я теперь спать пойду? А то, знаешь, эта дедуктивная метода так выматывает!

– Да, пойдем!

Ирка моей руки так и не выпустила, потянула в комнату. Мы с ней бухнулись на один диван. И до половины второго дня меня больше никто не беспокоил. В том числе Карл Борисыч.

Прошло чуть больше недели, с тех пор как мы чествовали Ирку.

Был выходной день. За окном стояла чудесная погода. Солнце светило ярко, ни одно облачко не мешало ему прогревать разомлевшую землю.

Я сидела на кухне, ковыряясь в банке с горошком. Осторожно, чтобы не прорвать о жестяной край резиновую перчатку.

Состояние было гадкое. Горошек проскакивал в желудок, не оставляя на языке никаких воспоминаний о себе. Кожу на моем лице стянуло, в носу свербило. Хотелось стащить перчатку и как следует его почесать. Нет, все-таки ремонтные работы не для меня! Совершенно не выношу строительной пыли!

За стеной напористо и дерзко орудовал дрелью Павлик. Мне казалось, еще немного – и он ввалится сюда вместе с прибором. Но нет. Кроме ходящей ходуном люстры, ничто не нарушало моего уединения.

Я посмотрела в окно. Так хотелось пойти куда-нибудь! Обожаю гулять погожим весенним днем, когда вдоль обочин бегут ручейки, а кое-где уже подсыхает асфальт. Но мне не просто хотелось вырваться из дома. Мне хотелось к Севе. Точнее даже не так. Мне хотелось вырваться из себя, чтобы прорваться к нему.

Сева мне не звонил. Не знаю, может, обиделся. А может, с него сошло уже все как с гуся вода. Есть такой сорт мужчин – им важен сам процесс. Они будут обхаживать женщину, даже если это их первое и последнее в жизни свидание. Но я почему-то чувствовала, что это не так. Глубоко в душе я была уверена, что Сева обо мне не забыл. Просто, может быть, нужно позвонить ему первой? Но если он на это рассчитывает, значит, учит меня. А чему он может меня научить?

Рассусоливать долго мне не позволили. Вошел папа и скомандовал:

– Ксюха! Дуй шпаклевать! Мать уже все для тебя приготовила.

Я торопливо запихала в себя еще пару вилок гороха и, икая, направилась к месту дислокации остальных членов семьи.

Первое, что я увидела, – это воинственно стоящего на стремянке Павлика с дрелью. Он был как бы объят ореолом славы, поскольку от него во все стороны летели куски штукатурки. Тут же колготилась и Лизонька. Давала ЦУ, придерживая себя для убедительности за живот. Мама трудилась в комнате – соскабливала ножом неопознанное покрытие, служившее Астаху обоями.

– Дунюшка, – завидев меня, позвала мама, – вон я тебе приготовила шпаклевку!

Я понуро вскарабкалась на стол, взяла шпатель, и работа закипела. К вечеру все астаховские дыры были заделаны, наша трудовая семья собралась за ужином, и папа, налив всем по стопочке, произнес тост:

– Ну, давайте, с воскресеньицем!

Мы выпили и приступили к еде. Мама нажарила сегодня картошки с печенкой. Я печенку-то съела, а картошку, пока он не видел, перевалила Павлуше. Братец, напротив, печенку не жаловал и свалил ее Лизавете. Лизка пожаловалась, что у нее в последнее время аллергия на помидоры. Мама забрала их к себе, но отказалась от черемши в пользу папы.

Так мы и гоняли по столу продукты, пока я вдруг не вспомнила, что не увидела сегодня часов.