Правы все - Паоло Соррентино

Мы прожили юность с раскрытым ртом. Надеясь, что кто-нибудь положит в него ложечкой кусочек настоящей жизни.

Наконец, протерев в локтях рукава доброй сотни рубашек на любимой балюстраде, мы увидели эту ложечку.

Звали ее Элеонора Фонсека – баронесса, вдова, пятьдесят шесть лет и много лишних килограммов.

Подцепил ее Димитрий. Через подругу кузины племянницы сестры близкой приятельницы его мамы.

Итак, перед вами баронесса Элеонора, или Ложечка.

Она проживала, словно императрица, в Сириньяно – небольшом квартале, где гнездилась богатая знать. В квартире, которую я, попав туда в первый раз, принял за музей. Я даже спросил:

– Извините, синьора, а где вы живете?

Она не ответила. Лишь слегка повела головой – шея была покрыта розоватой сеткой морщин. В переводе на человеческий язык это означало: это и есть мой дом, дурень.

Чтобы понять, почему мы принялись усердно посещать баронессу Фонсеку, сперва нужно прояснить, кем был, кем является и кем всегда будет Димитрий. По прозвищу Великолепный.

Профиль как у греческой статуи, высокий, прекрасно сложенный, элегантный, как Порфирио Рубироса[36], порой неуклюжий, что никак не вязалось с его исключительной красотой, наделенный невероятным и всеохватывающим любопытством, Димитрий всю жизнь неутомимо и упорно стремился к единственной цели: не работать.

Одна только мысль о работе, пусть даже далекая и имеющая мало отношения к реальности, приводила его в болезненное состояние. Тело мгновенно реагировало самым печальным образом. Позывы к рвоте, тошнота, бледность, красные пятна на коже, псориаз на лице и ушах, потеря аппетита… юноша умолкал и погружался в депрессию. Я не шучу. Шутить было не над чем. Родители Димитрия знали об этой его особенности и избегали всяких разговоров о работе из страха потерять сына в цвете лет, а после рыдать над его могилой. В присутствии Димитрия нельзя было упоминать о том, что сын кого-нибудь из родни участвовал в конкурсе, чтобы поступить на работу в банк или в Институт экономического развития. Да вы что! Дома у Димитрия об этом говорили шепотом, предусмотрительно спрятавшись от отпрыска. Заперев дверь ванной на ключ с видом заговорщиков из «Красных бригад»[37], открыв кран, чтобы ничего не было слышно, и для надежности спустив воду в унитазе, мать Димитрия шептала отцу, испытывая муки, которые стремительно укорачивали ее дни:

– Ты слышал, что этого кретина Джиджино, сыночка консьержа, взяли в Банк Неаполя! А как же наш Димитрий?

Отец, человек мягкий, как только что выпеченный хлеб, невозмутимо, с видом заложника судьбы отвечал:

– Он тоже найдет свой путь.

Однако Димитрий свой путь так и не нашел.

Увлекавшийся всем подряд, не способный выносить рутину больше трех дней, непоследовательный и непостоянный, как Мэрилин Монро, он предпринял самые разнообразные попытки заработать за неделю миллиард, которого должно было хватить, чтобы жить на ренту и постоянно кататься на Капри, как королева.

Чтобы достичь этой недостижимой цели, он попытался открыть фирму, торгующую невиданными баллонами с кислородом для аквалангистов, потом пробовал продавать арабам «альфа-ромео», наконец, вложил чужие деньги в издательство, которое должно было печатать одну эротическую литературу, причем преимущественно со сценами анального секса.

– Тони, людям нравится все запретное, – убежденно объяснял мне Димитрий. Потом он был менеджером у одной красивой и холодной, как сталактит, датской актрисы, занимался импортом уродливых ковров из какой-то тибетской деревни, сконструировал подставку для книг, чтобы пользоваться ею, сидя в туалете, запатентовал и запустил в продажу шоколадку с начинкой из копченого сыра «провола», наживался на больных и стариках, обещая им паломнические поездки в Лурд, выдавал себя за оценщика бриллиантов, пуская по миру семейства, четыре поколения которых копили на украшения, прикидывался, что умеет проектировать мудреные английские сады для нуворишей из Брианцы, и еще придумал много всяких затей, которые я уже не вспомню. И представьте себе, ему никогда не везло. Ни одно из этих предприятий не принесло ему и пары тысяч лир.

А знаете, чем все закончилось?

Сейчас он обитает на Капри, гуляет себе круглый год, как настоящая королева, каждое лето разбивает сердца паре тысяч женщин, одевается как Порфирио Рубироса, а живет, знаете, на что? Ему помогаем мы, друзья молодости. Я, Пеппино ди Капри, Альдо и Патрицио. А еще говорят, что я не добрый. С нашим Димитрием Великолепным я добрый, очень добрый. Каждый месяц мы откладываем деньги, потом скидываемся и передаем их Димитрию: чтобы не унижать его, мы врем, будто это отчисления за музыкальные заставки двух телепередач, которые сто лет назад Димитрий предложил Коррадо Мантони[38]. На самом деле Мантони ему даже не ответил. Поскольку Димитрий ненавидит телевидение и не смотрит его, он уверен, что Мантони до сих пор использует эти два притопа, три прихлопа в своих программах. Димитрий похваляется этим в баре на пьяццетте, встречая молчаливое непонимание.

А вот Пеппино практически подарил ему пристройку своей виллы. Уже двадцать лет Димитрий тщательно записывает, сколько он должен приятелю за аренду. Потому что за двадцать лет он так ни разу и не заплатил.

Каждый месяц Димитрий говорит Пеппино как ни в чем не бывало:

– Потерпишь этот месяц, Пеппино?

А тот, стараясь не прыснуть, напускает на себя серьезный вид и всякий раз отвечает:

– Ладно, Димитрий, потерплю. Но только не превращай это в традицию.

Как я говорил, комедия продолжается уже двадцать лет и не окончится, пока один из них не умрет.

Но вернемся к нашей молодости. И к дому Фонсеки.

В то время Димитрий без особого энтузиазма пытался воплотить в жизнь план, имевший, на мой взгляд, некоторый смысл: написать путеводитель по самым дорогим отелям мира. Он считал, что проще всего добиться успеха в этом деле через Элеонору Фонсеку. Для начала он хотел выведать у нее, светской и много чего повидавшей женщины, как называются эти самые эксклюзивные отели, поскольку мы сами ни разу, даже по ошибке, не выезжали из Неаполя. А еще он дерзко мечтал, что Элеонора даст ему денег, чтобы он поехал и самолично проверил эти сияющие дворцы. Разумеется, вместе со мной. Мне предстояло стать его правой рукой. Делать за него всякие скучные дела, пока он строчит путеводитель с проворностью Пруста. Мы предавались безумным мечтам о том, что четыре года будем колесить по свету, жить в огромных номерах люкс, спать на свежайших простынях из кремового льна, среди цветов и бутылок дорогущего шампанского, которое мы никогда не пробовали, общаться с кокетливыми и на все готовыми горничными, пить шипучие коктейли и ужинать при свечах с целыми отрядами женщин с волнующими формами, знающими все о жизни и о любви. Да, именно так. Но мы не учли, что Фонсека была знаменита своей скаредностью во всей Центральной и Южной Италии. Мы были совсем темные, не знали даже местных легенд.