Крылья империи - Владимир Коваленко

Зато валящее по Невскому проспекту московское ополчение — было! Явилось позже всех, но собрало все лавры. А вот и знаменитый командующий — кирасирский вахмистр. Ну да теперь станет минимум полковником! И женщины не то что чепчики — сами, вместе с чепчиками, готовы к нему на шею бросаться. Такой герой! А вот лошадь под ним…

— Искорка!

И герой летит наземь, хотя и умелый кавалерист. А Баглир гладит знакомую лошадиную морду. А вахмистр еще и оправдывается! Мол, вернул бы сразу, да знал бы куда…

А Баглир с Искоркой помещаются в лодку. И выгружаются к парадному подъезду новой резиденции по-венециански.

Наутро в Адмиралтействе рассматривали его предложения. Тройкой — царь, новоиспеченный князь-кесарь Румянцев и генерал-губернатор столицы Миних.

— Вот, — сказал фельдмаршал, не морщась, — составлено князем Тембенчинским. Я бы так не смог. Главное — никого не казним. Все в соответствии с гуманными пожеланиями вашего величества.

— Напыщенно излагаете, — заметил Румянцев, — но я все равно полагаю — вздернуть хоть пяток.

— Мучениками станут, еще хуже. Будут их потом наложенными профилями на подрывных журналах печатать.

Петр рассеянно просмотрел бумаги.

— А где сам князь Михаил?

— Тембенчинский спит. И будет дрыхнуть еще два дня… Его невеста называет это «широкой низкой». Оказывается, его сородичи могут не спать четыре дня подряд. А потом взять свое — разом и всерьез.

— Хорошо. Но когда проспится, пусть сам и руководит спектаклем…

— Зачем? — поинтересовался Миних. — Он нежное существо, вроде вас, сир. Мы с Петром Александровичем, как записные циники и мизантропы, сами. А то тут строчки чуть ли не кровью сердца писаны.

На том и порешили.

Трубы выли на манер римских буцин. Хор барабанов издавал резкие, громовые выдохи. И с отвратительным звонким хрустом ломались шпаги над головами заговорщиков. Темное пламя костров, адское на летней жаре даже ночью. Летящие в него мундиры блестели напоследок плавящимся шитьем. Подарок болотистой земле столицы. Выжигам нынче ничего не достанется! Лязг кузнечного инструмента. Шпалеры солдат с факелами вдоль улиц. Солдаты полевых полков в прокопченной походами форме, червонные блики на простреленных шапках гренадер, хищные усмешки орлов на бляхах и штыки, рогами дивных зверей склоненные вниз, — по одному на полусотню скрипящих теплыми заклепками кандалов бывших. Бывших офицеров, бывших дворян, бывших людей. Иные из них уже безумно хохотали. Иные бросались на конвоиров, надеясь получить штыка, а получали всего удар приклада. Но не пинок.

Толпа горожан, невзирая на ночь, приникшую к оцепленным улицам, растерянно молчала. Казней не было, пыток не было, простеньких, обожаемых толпой издевательств не было, но не было и ожидаемых многими гонцов с помилованиями. Кое-кто пытался кричать обидное — но таким сразу закрывали рот все тем же прикладом: «Не сметь поносить государственных преступников». Это было новое.

Шептаться градские обитатели начали только утром. Да и то как-то иначе, не как прежде. Потому как оказались в совсем другом городе. Камень домов, доски и булыжники мостовых, выгнанная пронзительным восточным ветром в море, обмелевшая на сажень Нева — все оставалось прежним. Даже воздух, так часто менявший запах во время переворота, и тот был прежним. Вчерашним — липким и неподвижным. Зато через плоские, нелетние облака пробивался облик юного кровавого солнца.

А спустя неделю по улицам шла бывшая гвардия. Шла в порт. Шла в старой, мятежной форме — кроме офицеров. Офицеры все были новые, переведенные из армии с повышением. А свои, прежние, кто не пошел в Сибирь, — стали в лучшем случае сержантами. Гвардии — и другим мятежным полкам — назначили искупление кровью. Штурмовать Копенгаген с морским десантом. В случае победы обещалось полное прощение. И для бывших офицеров — возможность подать в отставку.

Баглиру «повезло» — новое присутствие выходило окнами на эту процессию. Какая уж тут работа. Тем более, он как раз надумал поцеловаться с Виа, нестерпимо прекрасной в кирасирской куртке и блестящем шлеме, когда в кабинет, сломив сопротивление нового Баглирова адъютанта Мировича, вторглись для возобновления дружбы конноартиллеристы во главе с — ого! — целым гвардии ротмистром Кужелевым. К тому же ротмистром, декорированным Андреевским крестом второй степени без мечей.

— А что это ты еще не генерал? — с порога вопросил он. — Непорядок.

Баглир пожал плечами. Потом хмыкнул, полез в стол. Достал оттуда стопку офицерских патентов, подписанных императором. Имена были не вписаны!

— Потратил уже половину, — сообщил он, — но себя вносить как-то неловко…

— Почему? — поинтересовался несентиментальный Кужелев.

— Изменился запах времени, — сказал Баглир. — Еще недавно все давалось мне так легко. Словно во сне. И казалось хрупким, ненастоящим. Дунь — унесет.

— И вы все время ждали, что из-за углов полезут чудовища? Потому и готовились? — спросил Мирович.

— Угу. Именно поэтому. Откуда ты знаешь?

— А сплю иногда. Бывают же хорошие, казалось бы, сны, в которых нет ничего страшного — но ты точно знаешь, что это — кошмар. И когда из-за углов лезут монстры — если лезут, — ты им уже очень рад.

— Самые страшные чудовища — невидимые, — подтвердила Виа, — которые еще не пришли. А когда они подходят близко, я просыпаюсь.

— Я раньше тоже просыпался, — сообщил Кужелев, — но однажды так струсил, что и проснуться не сумел. Точно знал — сейчас в дверь войдет смерть. И она вошла! Ростом вершок, коса-иголка. Спрашивает таким тоненьким голоском: «Мыши в доме есть?» — «Есть», — отвечаю. И знаете, господа, с тех пор в каком доме ни поселюсь — мышей нет. То ли уходят, то ли дохнут…

Тут его каска, используемая для прижатия скопившихся на столе бумаг, начала подпрыгивать с тусклым бряканьем. А бумаги этим воспользовались и стали расползаться в стороны. Баглир жестом полководца послал адъютанта на амбразуру, а сам бросился к окну — смотреть.

Гвардия шла без музыки. Даже барабаны отобрали за грехи. Но есть инструмент, который не отберешь. И когда сумрачность насупленного топота достигла предела дома начали дрожать от ударов солдатских башмаков по мостовой — над строем штрафников поднялся наглый, звенящий голос запевалы:

Пришла война — кровавый пот солдат.

Тяжелый шаг печатать не впервой.

Мы пожелали незаслуженных наград.

Каторг бунташная нам — смертный бой.

А за ним припев — в тысячи глоток, истово:

Без толку — горе горевать!

Всего хозяйства — ранец за спиной.

Нам страду солдатскую — вспоминать,

Помоги тем, Господи, кому впервой.

Что прогуляли — в кабаках греша,

Все возвернем — клянемся с трезвых глаз.

Пусть мы и отпетые — каждая душа,