Проклят тобою - Яся Белая

— Ненавижу фей! — прорычал он, хватая её и буквально впечатывая в стену. — Они такие нежные. Такие сладкие.

Он обвёл рукой идеальные контуры её хрупкого тоненького тела и поцеловал, самым наглым и бесцеремонным образом.

Фея, конечно же, влепила ему пощёчину. Он лишь посмеялся — маленькая дамская ручка скорее поласкала, чем причинила боль. Впрочем, ему, антимагу, крылатая волшебница не могла причинить какой-либо существенный урон. Он так ей честно и сказал:

— Не тратьте магию понапрасну. Я — антимаг, любая магия против меня бессильна.

— Но — не проклятие фей, — гордо вскинув прекрасное, раскрасневшееся личико, заявила она и прокляла:

— Исчезни! И пусть на твою голову свалится попаданка!

Оказалось, он плохо знал фей и силу их проклятий… Одной фразой она стёрла его из анналов Сказочной страны. Превратила в исчезающего.

И о нём тотчас же все забыли.

Всё, что было ему дорого, всё, что волновало, всё, за что он сражался, — в одночасье исчезло. Любимая младшая сестра уколола палец веретеном и провалилась в вечный сон, королевский замок оплёл тёрн, корона покрылась ржавчиной, а собственные вассалы перестали узнавать и оказывать почести.

Больше никто не помнил ни о короле, ни о его процветающем государстве, словно тех никогда и не было.

Осталась лишь золотая цепь на шее и два умения, которые могли прокормить: гончарное мастерство (он с юности подражал Богу-Гончару) и охота на магических тварей.

Тем и жил. Потеряв счёт времени. Слоняясь из кабака в таверну.

Обзавелся ослом и повозкой. Так странствовать стало сподручнее.

И вот однажды он здорово набрался на пару с каким-то забулдыгой и стал изливать тому душу. Пьянчуга слушал внимательно, кивал, но когда речь зашла о попаданке, вдруг протрезвел, наклонился вперёд и сказал:

— А ты женись на ней и убей. Нет попаданки — нет проклятия. Осталась фея с носом.

— Фея с носом, — хмельно хохотнул теперь-уже-просто-гончар и похлопал собутыльника по плечу. — А ты дело говоришь… как тебя там?

— Ганс, — подсказал пьяница, — огородник. Раньше горох выращивал, а теперь вот… — он повёл рукой, будто извиняясь за прокопчённые стены забегаловки.

Экс-король горько хмыкнул:

— Ты хоть огородник…Но я тебе вот что хотел сказать, дружище Ганс, — как же я узнаю эту попаданку? Фея сказала, что она упадёт мне на голову, однако девицы пока на меня падать не норовят.

— Оно и понятно, — ухмыльнулся Ганс, демонстрируя жёлтые зубы, — от тебя же разит, как от винной бочки.

Оба рассмеялись, обнявшись через стол.

Ганс успокоился первым и продолжил:

— Но на голову она и не упадёт. Она явится в зелёной вспышке.

— Откуда ты знаешь?

— Однажды я вырастил необычный горох…

Слова эти подействовали, как заклятие по призыву демона. Потому что с лавки у стены сразу же вскочила дородная, грязно одетая и лохматая особа. Она подбежала к Гансу и влепила ему знатный подзатыльник.

— Ты чего языком попусту треплешь, олух! — взвилась она. — Мы же договаривались никому про горох не рассказывать! Итак весь растеряли!

Пьяница попятился, жалобно закрываясь руками и бормоча:

— Уймись, Марта. По твоей вине ведь растеряли.

— А ну пойдём отсюда, говорливый мой, — и, подцепив Ганса под руку, много извиняясь и кланяясь, поволокла его к двери.

Уже у порога Ганс обернулся и крикнул:

— Зелёная вспышка! Увидишь её — там то, что тебе нужно!

Ганс и Марта удалились, а показалось, будто рассеялись в воздухе, как иллюзия.

А он с той поры ездил из города в город, из королевства в королевство и спрашивал: не замечал ли кто странного явления вроде зелёной вспышки? Так и добрался до самой Северной Атомики, где узнал, что как раз перед его появлением что-то такое видели над башней в лесу. Говорили, в той башне живёт принцесса — самая уродливая из всех, кто рождался в Сказочной стране. И она вот-вот должна явиться во дворец, чтобы выйти замуж.

Он порадовался уродству принцессы (не так жалко убивать будет!) и приготовился ждать.

Вскоре её действительно привезли на королевский двор. Она так спешила следом за своей нянькой, что не заметила пропойцу, спавшего на соломе у стены одного из сараев.

Зато он отлично её рассмотрел и понял: проиграл…

Принцесса, на его горе, оказалась нежной, юной и невыносимо прекрасной.

Такую убить — всё равно, что вырвать себе сердце.

Ландар грустно улыбается и целует мне руку:

— Ты, наверное, считаешь меня слабаком или идиотом?

Тянусь к нему, трогаю ладонью жёсткие тёмные волосы, обвожу пальцем резкие скулы, заглядываю в глаза — сейчас насыщенно-вишнёвые, словно дорогое вино:

— Нет, — говорю честно, — я считаю тебя романтиком, каких мало. И героем, таких по пальцам одной руки можно пересчитать. Ты даже не наорал на меня.

Он усмехается:

— Честно сказать, это лишь потому, что был обескуражен твоим внезапным появлением. Вот действительно — дар речи потерял.

— А зайди я через дверь — наорал бы?

— Непременно, — серьёзно отвечает он, но я вижу, как в глазах пляшут весёлые искорки. — И не думай, будто я успокоился и простил. Я намерен как следует тебя наказать.

Вот только нежнейший бархат в его голосе всё портит — ласкает, окутывает, чарует.

Ландар надвигается неотвратимо, как буря, вынуждая меня откинуться на подушки и вжаться в кровать.

Мне немного страшно, но этот страх будоражит. Заставляет кровь ухать в висках. Наполняет тяжестью низ живота.

Но… у меня ещё есть вопросы.

— Корона… Значит, Элиолл…

— Тссс! — требует Ландар, ловко расшнуровывая лиф моего платья. — У меня есть способ избежать этого…

— Чего?.. — удивляюсь я, перед тем, как ахнуть: ладони мужа уже сжимают мою грудь.

— Твоих вопросов… — говорит он, вовлекая меня в долгий страстный поцелуй…

…И вправду стало не до разговоров.

Иногда полезно снимать покровы — одежд и тайн… Становится легче дышать.

… А наказание мне понравилось.

Отведаешь кровавую ягоду — навек забудешь кто ты и откуда.

Так сказывали старцы. Только вот тех ягод ни один человек отродясь не видел. Где они такие созревают — никто знать не знал. Да и не старался узнать. Кому же охота родню да себя самого забыть?

Но в дремучем лесу жил один отшельник, который ведал про те ягоды забвения. Он и сам не единожды хотел их вкусить, чтоб забыть своё прошлое, но никак не решался. Какое ни есть, а его, и другого не будет.