Черный ящик - Амос Оз

Итак, я уселась на пустой ящик, который сын твой освободил для меня ударом своей босой ноги (на ящике лежали огурцы, лук и отвертка). Среди всего этого запустения, на загаженных проседающих плитках, которыми вымощен пол, мне удалось обнаружить приметы того странного мира, который Боаз постепенно формировал вокруг себя: закопченная сковородка, клеенка, мешок с цементом, две кастрюли, помятый «финджан» для приготовления кофе, кисти и ведерко с краской, старые матрасы, на которые брошены рюкзаки девушек и его вещевой мешок, в полной неразберихе навалены строительные инструменты, веревки, банки с консервами, джинсы – его и девушек, бюстгальтер, транзисторный приемник. В углу комнаты лежала палатка или свернутый в рулон большой кусок брезента. Был там и самодельный стол: старая деревянная дверь, положенная на две бочки. На этом столе я заметила два темных металлических цилиндра, а между ними – банка с вареньем, свечи и спички, банки с пивом – не начатые и пустые, большая книга «Линзы и свет», керосиновая лампа и полбуханки черного хлеба.

Я поинтересовалась – все ли в порядке, нет ли в чем нужды. И вдруг словно что-то прорвалось во мне: не дожидаясь его ответа, я услышала свой собственный голос, спрашивающий его – ты все еще сердишься, все еще таишь злобу?

На его опаленном солнцем лице появилась загадочная королевская улыбка. На мгновение выражение этого лица напомнило мне его деда: была в нем какая-то мудрость, та мудрость, что дается страданием и всепрощением.

– Я вообще не таю злобы. Я против того, чтобы сердиться на людей, обиженных жизнью.

Я спросила – ненавидит ли он тебя? И тут же пожалела об этом.

Он молчал. Почесался, словно со сна. И продолжал готовить кофе.

– Ответь мне.

Он молчал. Широким жестом отвел руку в сторону, ладонью вверх. Дважды коротко хмыкнул:

– Ненавижу? С чего это вдруг? Нет. Я против ненависти. Я бы сказал так: я не имею с ним никаких дел. Жаль, что он оставил Израиль. Я вообще против того, чтобы оставлять страну, особенно тогда, когда государство не выбирается из несчастий. Хотя мне и самому хотелось бы поездить, и я, конечно же, поезжу, когда страна справится с трудностями.

– Почему же ты согласился принять от него этот дом?

– А почему меня должно волновать, что я беру у него деньги? Или у Мишеля? Или у обоих? В любом случае, никто из них не заработал эти деньги собственным трудом. Эти деньги выросли для них на деревьях. Кто хочет, пусть даст их мне. С этим у меня нет проблем. Я точно знаю, что надо сделать с деньгами. Ну вот, вода закипела. Трахнем по стаканчику кофе. Выпей, почувствуешь себя лучше. Я положил тебе сахар и размешал. Почему ты на меня так смотришь?

Что толкнуло меня ответить ему: «Я лишняя. И смерть не страшит меня. Без меня всем сразу станет лучше»?

– Ялла! – воскликнул он. – Переверни-ка страницу. Хватит всей этой чернухи. Ифат только-только исполнилось три года и один месяц. С чего вдруг тебе умирать? Ты что, чокнулась? Вместо этого займись какой-нибудь добровольческой деятельностью, например, в женской организации «Вицо». Помогай новым репатриантам. Вяжи шапки для солдат. Мало ли всяких дел! Какие у тебя проблемы?

– Я… Все, к чему я прикасаюсь, превращается в нечто чудовищное. Ты это понимаешь, Боаз?

– По правде? Нет, я этого не понимаю. Но если я не понимаю, то это еще ничего не значит, потому что я слегка стукнутый. Но зато я понимаю, что тебе нечего делать. Ведь ты ничем не занята, Илана.

– А ты?

– Значит, так. Верно, что сегодня я здесь с двумя этими цыпочками, предоставляю им работу и гуд тайм, ем, немного работаю, трахаюсь, стерегу ему за месячную зарплату его дом и еще выполняю кой-какие ремонтные работы. Через месяц-другой одной развалиной в стране станет меньше. Может, и ты переедешь сюда? Это лучше, чем умереть. В этой стране и без того слишком многие умирают. Все время – убивают и умирают вместо того, чтобы радоваться жизни. Куда ни глянь – всюду полно умников-разумников из еврейских притч, только у тех умников не было танков, а тут есть чем убивать. Сегодня мы закладываем овощные грядки. Ты можешь здесь остаться. Мне это совсем не мешает. И я тебе мешать не буду. Делай здесь все, что тебе захочется, привези Ифат, привези всех, кого хочешь. Я обеспечу вас едой и работой. Ты снова начинаешь плакать? Жизнь к тебе не слишком добра? Оставайся здесь столько, сколько хочешь. Работы здесь хватает, и каждый вечер Синди играет нам на гитаре. Ты можешь готовить. Или присматривать за козами. Еще немного – и у нас будет целое стадо коз. Я тебя научу.

– Можно спросить тебя кое о чем?

– Спрашивай, это не стоит денег.

– Скажи: ты уже любил когда-нибудь? Я не имею в виду… постель. Ты не обязан мне отвечать.

Молчание. Помотал головой справа налево, словно отмахиваясь в отчаянии от моей глупости. А затем печально и нежно:

– Ну конечно же, любил. Ты хочешь сказать, что совсем ничего не замечала?

– Кого?

– Так ведь тебя, Илана. И его. Когда еще был вот таким маленьким и считал вас своими родителями. Я с ума сходил от ваших криков и драк. Я думал, что все это из-за меня. Откуда мне было знать. Всякий раз, когда ты кончала самоубийством и тебя увозили в больницу, я хотел убить его. Когда ты трахалась с его приятелями, я хотел подсыпать им яду. Но вместо этого я лупил каждого, кто только попадался мне под руку. Я был в каком-то отупении. Теперь я против драк, разве что нападают на меня. Тогда я даю сдачи. Теперь я за то, чтобы работать и жить спокойно. Теперь все мои заботы – о себе и о стране.

– О стране?

– А как же. Ты что, слепая? Не видишь, что делается? Все эти войны и все это дерьмо? Спорят и убивают каждый день вместо того, чтобы жить и радоваться? Надрывают сердце, да еще при этом стреляют и подкладывают бомбы. Я против всего этого. Я – истинный сионист, если тебе важно это знать.

– Ты – что?

– Сионист. Я хочу, чтобы все было хорошо. И чтобы каждый делал что-нибудь для пользы государства. Даже что-нибудь совсем маленькое, пусть всего полчаса в день – чтобы у него было чуть лучше на душе и чтобы он знал, что в нем нуждаются. У того, кто ничего не делает, тут же начинаются неприятности. Вот, к примеру, ты и твои мужья. Вы все трое вообще не знаете, что это значит – жить. То и дело поднимаете ветер вместо того, чтобы сделать что-либо путное. Включая и этого праведника со всей его гоп-компанией с «территорий». Жизнь посвящена Святому Учению, жизнь посвящена политике, разговорам и спорам, но только – не самой жизни. И у арабов – то же самое. Научились у евреев, как есть самих себя, как есть друг друга, как есть людей, вместо того, чтобы есть нормальную пищу. Я не говорю, что арабы – не дешевки. Дешевки в квадрате. Ну и что из этого? Они – тоже люди. Не мусор. И когда они умирают – их жалко. В конце концов, или евреи покончат с ними, или они покончат с евреями, или евреи и арабы прикончат друг друга, и снова ничего не останется на этой земле, кроме Святого Учения, Корана, лисиц и обугленных развалин.