Снежная жаба - Анна Ольховская

Затем, набрав полную грудь воздуха, резко сорвал с левой ладони присохшую к ране повязку. И выдохнул захлебнувшийся в кислороде крик боли.

Ладонь, только‑только утомленно придремавшая после ранения, мгновенно разрыдалась кровавыми слезами, причем так горько, что слезы слились в ручейки.

Что, собственно, Каю и требовалось. Он долго и тщательно стирал кровь одеяльцем сына, пока оно не превратилось в окровавленную тряпку совершенно жуткого вида — заодно и ладонь перестала рыдать и лишь обиженно шмыгала, выдавливая последние капли.

Так, теперь подбросим одеяльце вон туда, поближе к кромке леса и подальше от их с сыном убежища.

И — заключительный этап.

Кай поудобнее уселся под козырьком скалы и сфокусировал взгляд на приближавшихся парнях.

— Да где же он? — озадаченно произнес один из них, короткостриженый конопатый крепыш. — Мы уже почти все здесь осмотрели, но, кроме той гнилой падали, — брезгливый кивок в сторону трупа фон Клотца, — никого не нашли.

— Он же маленький совсем, может, когда о вон тот козырек ударился, его и отбросило в сторону леса, например, — хмуро ответил высокий гибкий брюнет.

Кай еле заметно улыбнулся — все правильно говоришь, послушный мальчик. Да и остальные довольно легко подвергались ментальному воздействию. Видимо, потому, что ничего подобного не ожидали.

— Так давай посмотрим там, возле леса! — предложил рыжий. — Чего по этим камням прыгать.

— Того, что нам приказано осмотреть каждый сантиметр, — сухо хрустнул голосом самый старший из них, и скорее всего не только по возрасту, но и по званию. — Мы с Ашотом продолжим обход здесь, а ты, Санек, глянь там, у леса. Бедный пацанчик! Всего месяц и пожил!

— Да он и не понял ничего толком, а вот мать его… — Брюнет, названный Ашотом, болезненно поморщился. — Такая молодая, такая красивая, и столько перенести пришлось! Все‑таки фашист — он фашист и есть! Я бы его…

— Старшина! — встревоженный голос Санька прервал описание очередного варианта участи Фридриха фон Клотца. — Скорее сюда!

— Ты нашел его?

— Нет. Вернее, нашел, но не мальчика… — тихо произнес Санек, протягивая окровавленное одеяльце. — Вот. Это его, я запомнил.

— А даже если бы и не запомнил, — глухо проговорил Ашот. — Можно подумать, здесь дети постоянно с обрывов падают…

— Но сам малыш? — Старшина забрал у рыжего одеяло и внимательно осмотрел. — Кровь совсем свежая. И много как! От падения на камни столько не могло натечь, он ведь завернут все же был. Ребенок должен быть где‑то рядом.

— Ну нет его, я смотрел!

— Все правильно, — с трудом выдавил Ашот, сжимая и разжимая кулаки. — Его там нет. Мы опоздали.

— Что значит — опоздали? — озадаченно нахмурился Санек. — Куда опоздали?

— Забрать тело ребенка опоздали. Тут побывали раньше нас и унесли его.

— Кто? — все еще не въезжал рыжий.

— Санек, не тупи. — Старшина скривился, как от зубной боли. — Звери его утащили, понял? Отсюда и кровь на одеяле. Они уже начали жрать, а тут мы появились. Вот они и утащили добычу в лес.

— Что значит — жрать? — Рыжий побледнел так, что веснушки стали черными. — Как это — жрать? Ребенка что, съели?!

— Да, да, да! — заорал старшина, стиснув в руке одеяльце так, что костяшки пальцев побелели. — И нам придется теперь сказать об этом матери!!!

Придется. Прости, Вика.

Кай не хотел дожидаться финала трагедии, не мог. Он все равно не в состоянии помочь своей женщине, по сути, именно он и стал причиной невыносимой душевной боли, которая накроет Вику совсем скоро. Как только она очнется.

Потому что бедняжке скажут, что она даже не сможет похоронить своего ребенка. Потому что его утащили хищники. И съели…

Лишь на мгновение представив чувства матери, услышавшей ТАКОЕ, Кай содрогнулся. И едва не заорал вслед начавшим подъем парням: «Стойте! Мальчик жив! Вот он!»

Но титаническим усилием воли сдержался. Даже если он объяснит ситуацию Вике и ее семье, это не поможет. Они не смогут достоверно изображать горе, соглядатаи «Аненербе» обязательно заподозрят неладное. И усилят слежку.

И рано или поздно найдут Михаэля…

Рассказать тому же Морено о собственно существовании не почившего в бозе «Аненербе»? Пусть организацией займутся ЦРУ и российское ФСБ?

Ну уж нет. В данном случае Курт был прав — никто не станет церемониться с засевшими внутри гор наци, особенно если наци начнут сопротивляться — а они начнут — и покажут, что представляют собой реальную угрозу. Их просто и незатейливо уничтожат. Всех. В том числе и женщин с детишками.

Разумеется, не сразу, попробуют вступить в переговоры, но Кай четко осознавал — окружавшие его фанатики на переговоры с «недочеловеками» не пойдут. И пустят в ход все то оружие, что понапридумывали за прошедшие после Второй мировой войны десятилетия.

А смертельно опасной для половины человечества гадости на складах обоих подразделений «Аненербе» накоплено более чем достаточно.

Нет у меня выбора, родная моя девочка, нет!

Пока нет. Но я что‑нибудь придумаю, надо только немного подождать. Прости.

Кай аккуратно поднял разоспавшегося на свежем воздухе сынишку, прижал его правой рукой к груди, а левой попытался взять антиграв. Вот только обиженная жестоким обращением — еще бы, взять и так садистски потревожить рану! — левая рука решила отомстить. И надежно фиксировать прибор в пульсирующей болью ладони отказалась категорически.

А тут еще и Михаэль, прижатый, наверное, слишком сильно, недовольно заворочался и пару раз хныкнул. Хорошо, что совсем тихонько, сквозь сон, но вполне мог в любую секунду выдать полноценный ор, если дискомфорт будет продолжаться.

Пришлось в темпе положить антиграв на землю и заняться малышом.

При чем тут ментальная связь? Просто уютно устроить сынишку в колыбели папиных рук и покачать немного, нашептывая на ушко ласковые слова.

Похоже, такая ноша обиженной левой руке нравилась гораздо больше — скандалить и устраивать забастовки она не стала, а ласково и нежно обвила ребенка надежной защитой. И даже болеть вроде меньше стала.

Чего нельзя было сказать о спине. Хождение под открытым солнцем, вне тени деревьев, не прошло даром. Оно пришло гаром.

Вернее, обгаром. Причем такой степени, когда лопаются пузыри и кожа. И теперь каждое движение, вслед за которым начинал елозить по ранам брезент плаща, вызывало дикую боль.

Идти с которой он вряд ли сможет.

Это Кай понял сразу, как только наклонился, собираясь засунуть антиграв в расщелину. Вполне подходящую такую расщелину, достаточно широкую и глубокую для того, чтобы спрятать там прибор.