Цвета дня - Ромен Гари

VII

В одиннадцать утра голубым экспрессом из Парижа прибыл Росс, представитель киностудии во Франции, который не сообщил заранее о своем приезде, что уже обещало немало неприятностей. Он застал Вилли валяющимся в постели на шелковых простынях, в бордовой пижаме, которая еще больше подчеркивала его опухший вид; пытаясь взбодриться шампанским, он тупо смотрел на пустое место рядом с собой — малышка Мур снималась в крохотной роли в Монте-Карло.

— Что случилось?

— А как вы думаете? Выпейте бокал шампанского.

— Послушайте, старина, положение серьезное — и вы это знаете. Им оно обходится в десять тысяч долларов в день.

— Спросите, во сколько это обходится мне?

— Так вот, Вилли, что-то здесь не так. Никто не требует от вас правды. Известно, что это не в вашем духе. Но постарайтесь все же подойти к правде настолько близко, насколько можете, и при этом не заболеть.

Вилли слабо шевельнулся в постели. Он всегда чувствовал себя неловко, когда кто-нибудь заставал его рано утром, в полдень, при его пробуждении. Россу это было известно, и он нарочно выбрал это время. Это был момент, когда Вилли если и не оказывался способным на искренность, так, по крайней мере, врал не очень убедительно. Он не владел ни своим лицом, ни своим голосом и лежал вялый, выставленный напоказ в реальном мире как большой комплекс неполноценности, видимый невооруженным взглядом.

— Что ж, ладно, Макси. Но советую вам, попридержите это при себе еще несколько дней. Я попытаюсь все уладить.

— Ну так что?

— Энн отказывается возвращаться.

Росс внимательно посмотрел на него.

— Она недовольна тем, как с ней обошлись на студии. Это уменьшение на пятьдесят процентов.

— Оно коснулось всех, Вилли, общая мера, вы знаете, в каком мы положении.

— Вот именно, старина. Общая мера. Ей очень тягостно подпадать под общую мерку. Она считала — а с ней… и ее менеджер, — что она особый случай. Исключительный случай.

Ему захотелось взять печенье, обмакнуть его в шампанское и небрежно, с хрустом, съесть. Но он боялся переборщить. По утрам он не чувствовал себя уверенным в своих силах. А как ему казалось, он ни разу не разыгрывал партии, которая имела бы для него большее значение, чем эта.

— Я ни верю ни единому слову из всего этого, Вилли, — торжественно провозгласил Росс. — Вам известно, что одно только снижение облагаемого налогом дохода дает вам выигрыш в тридцать пять процентов, а учет расходов практически покрывает остальное.

Он клюнул, подумал Вилли.

— Не перебивайте меня, Макси. Вы же именно для того и провели ночь в поезде, чтобы выслушать меня.

— Вилли, я повторяю, дело серьезное.

— Ладно, перехожу к главному. Уже четыре года я сам не могу снять ни одного фильма на студии. Два моих первых творения произвели в мире сами знаете какой эффект. Студия потеряла деньги, согласен. Но вы компенсировали это за счет Энн, благодаря мне, — это вы тоже знаете.

— Вы обошлись фирме в два миллиона долларов, — сказал Росс. — Мы согласились заплатить эту сумму за вашу славу и за то, чтобы знали, что с нами гений, — но не более того. Снимать фильмы для престижа можно было позволить себе в сорок пятом, но не сегодня. Вы слышали про телевидение?

— Я думал, вы собираетесь спросить меня, почему не вернулась Энн? — сказал Вилли.

— Вы и в самом деле хотите, чтобы я им пересказал вашу милую жалкую попытку шантажа? — спросил Росс. — Послушайте, малыш, буду с вами груб. Я вас очень люблю. Я вами в некотором роде восхищаюсь. Я уже тридцать пять лет варюсь в общем котле. Вы представляете для меня мир, которого вы сами даже и не знали. Эпоху настоящего кино, Вилли. Тогда это был не блеф — или, если вы предпочитаете, — это был настоящий блеф. Сногсшибательный блеф — который производил эффект — и который шел до конца. Блеф, доходивший до истинной поэзии, который не довольствовался лишь подражанием жизни, а здорово поработал и сам и подарил нам Чарли Чаплина и Бастера Китона. Поэтому вы вызываете у меня некую ностальгическую неясность. Вы вписываетесь в великую традицию. Но вам известно, что они, в конторе, думают об этом?

Он клюнул, клюнул, с облегчением думал Вилли. Вот это реализм. Он почувствовал себя в самом что ни на есть сказочном мире. Майти Маус был сильнейшим во всех сферах, в воздухе и на земле, на которую он, запахнувшись в пурпурный плащ, спускался в очередной раз, ради торжества добродетели. Он даже был способен побить могучих реалистов на их собственном поле.

— Они бы уже давно выставили вас вон, если б не было Энн. Конечно, вы им обошлись недешево, так что они чувствуют себя обязанными продолжать, но только до определенного предела. Через этот предел вы как раз и собираетесь сейчас переступить — и весьма далеко, я бы сказал. Впрочем, вы никогда не испытывали недостатка в ролях — это были роли как роли, согласен. Но вам никогда больше не позволят вернуться на сцену в качестве универсального гения — not on your sweet life.[25] Вам это известно. Так что не стоит размахивать руками. И использовать Энн.

Рыбке уже не сорваться с крючка, решил Вилли. Но он чувствовал себя польщенным тем, что сказал Росс: что он действительно вписывается в великую традицию. Сейчас он ему покажет, что такое великое искусство.

— Вы им передадите, что на сей раз я им обещаю быть паинькой.

— Вы сами знаете, как это было бы ужасно, — сказал Росс.

— Они вам рассказывали о моем последнем сценарии?

— Нет. Они знают, что я вас очень люблю.

Вилли сделал глоток шампанского, поставил фужер.

— Почему же, они думают, Энн держится за меня? — спросил он мягко.

Уже многие годы Россу хотелось ответить на этот вопрос.

— Из жалости, — сказал он.

Майти Маус чуть было не расквасил себе морду о землю, но Вилли даже и глазом не моргнул.

— Сейчас я вам все разложу по полочкам, Макси. Но начну с того, что скажу: я не совсем потерял голову. Вы им передайте, что я прошу, чтобы мне дали еще один шанс — а именно как универсальному гению. Обещаю, что буду себя сдерживать — в художественном плане — и они смогут навязать мне какую угодно съемочную группу. Можете сказать им еще и следующее: я хочу быть совершенно искренним. Впрочем, признаюсь, речь идет об искренности, заготовленной заранее и давно. Но я веду переговоры с итальянскими капиталами.

— Вилли, вы говорите с человеком, знающим, что они собой представляют.

— Вы, похоже, не подозреваете о моей известности на континенте, — сказал Вилли.

Ему было чертовски весело. А ведь он еще не нанес Россу удар в самое чувствительное место: ниже пояса.

— Я не говорю, что вы не смогли бы набрать капиталов на фильм-другой, — я бы сказал вернее — на один, если он по-настоящему хорош. Ну а после? Что-что, а условия, в которых живет европейский рынок, я знаю.