Философия моды - Ларс Свендсен

Индустрия моды, а в особенности крупные дома мод, переживает теперь трудные времена374, однако экономические прогнозы предсказывают скорее значительный рост на этом рынке, чем его сокращение375. Однако с эстетической точки зрения есть все основания утверждать, что мода никогда не вызывала меньшего интереса, чем в данный момент. От кутюр перестала быть нормой для массовой моды, а вместо этого в первую очередь рассматривается лишь как реклама, обладающая амбициями искусства. В качестве рекламы она вполне эффективна, но до искусства ей очень далеко. Период расцвета моды в одежде, когда постоянно появлялось что-то новое, длился по сути дела, только сто лет – начиная с того момента, когда Шарль Фредерик Ворт открыл свой дом моды в Париже в 1857 году, и вплоть до 60-х годов XX века. После этого традиционной логике замещения – когда что-то новое постоянно заменялось еще более новым – пришла на смену логика дополнения, при которой все стили в той или иной степени существуют одновременно и любой стиль проходит бесконечную рециркуляцию.

Современную моду отличает стилистический плюрализм, едва ли когда-нибудь достигавший современных размеров376. Стилистический плюрализм, впрочем, – явление не новое. Зиммель отмечает в статье, датируемой 1916 годом, что его время «лишено стиля», поскольку отсутствует какая-либо доминирующая мода, но лишь мириады гетерогенных стилей377. Сегодня мы вправе утверждать, что эта тенденция со времен Зиммеля стала лишь более радикальной. По сути, весьма очевидно, что плюрализм жизненного пространства, который характеризует современность, сопровождается и плюрализмом в моде. Что касается опасений Франкфуртской школы относительно унификации, следует сказать, что опасения эти редко оправдываются и на самом деле мы сталкиваемся с гипердифференциацией. Распространение моды привело к многообразию, но не гомогенизации – к колоссальным вариациям стилей, а не к униформизации.

Плюрализм в моде совсем не обязательно делает нас более свободными. Энн Холландер утверждает, что «тирания моды никогда не была так сильна, как в период визуального плюрализма»378. Это не в последнюю очередь объясняется тем, что на нас всех возложили ответственность за ту внешнюю сторону, которую мы демонстрируем окружающему миру. Для Липовецкого мода представляет собой противоположность тирании: она способствует скорее свободе, чем принуждению. Он торжествует там, где Бодрийяр теряет всякую надежду, и расценивает моду скорее как продуктивную игру, чем силу, которая лишила реальности современную жизнь. Однако Липовецкому можно возразить, что хотя свобода выбора между маркой X и маркой У, между двумя, тремя или четырьмя пуговицами на пиджаке, между длиной юбки и т. д., бесспорно, является формой свободы, свобода эта основана на выборе, который едва ли является особенно важным. Однако предположим, что нас убедили в важности этого выбора. Во всяком случае, тенденции нашего потребления указывают на то, что мы с Липовецким согласились.

Мода позиционирует себя как явление, способное формировать нашу жизнь. С такой точкой зрения не согласен Малкольм Макларен[92]: «Мода больше не обладает прежней властью. Она достигла своего расцвета в тот момент, когда дизайнеры превратились в ораторов и философов, когда они начали верить в то, что смогут вместе с одеждой спроектировать и жизнь своих покупателей. Все ждали, что они скажут что-то важное, но эти ожидания не оправдались»379. Мы имеем все основания полагать, что мода весьма плохо подходит на роль жизненного наставника. То, что она может нам предложить, не придает нашей жизни действительно существенного значения, а когда логика моды становится нормой для формирования идентичности, то она эту идентичность разрушает.

Зиммель еще сто лет назад отметил тот факт, что мода может использоваться в качестве индикатора процессов, происходящих с цивилизацией, поскольку с точки зрения эгоцентризма осознание моды указывает на осознание самого себя и что резкое развитие моды отражает значительную комплексность понимания себя и самоидентификации. В результате такого развития появляется абсолютно децентрализированный субъект. Погоня за идентичностью приводит, согласно закону диалектики, к своей противоположности – полному растворению идентичности. Вероятно, мы движемся в этом направлении, однако еще не достигли такого растворения380.

В самом начале я писал, что в центре философского исследования моды должно стоять ее значение. Значение это мы попытались выяснить, рассматривая схему рассеивания моды, ее логику и временной характер, ее отношение к телу и языку, ее статус как товара и как искусства, а также анализируя моду как идеал для формирования личности. Заключение, к которому мы при этом приходим, может быть лишь следующим: мода – это многостороннее явление, которое на первый взгляд имеет смысл, но в действительности смысл этот весьма невелик. Вслед за теоретиком моды Кэролайн Эванс мы можем с полным правом утверждать, что мода способна выражать основополагающие интересы, которые содержит в себе культура, и что она, таким образом, представляет собой «путь к неприятной правде о мире»381. Но в чем заключается эта правда? В том, что мы восхищаемся поверхностностью, что наша действительность все больше и больше фиктивна, что в нашей идентичности все меньше постоянства и пр.? В таком случае мода сообщает нам ту правду, которую, вероятно, она сама и сделала реальностью.

1 Ср. Craik: The Face of Fashion, C. 205.

2 Benjamin: Zentralpark, C. 677.

3 Подобные обвинения отнюдь не новы. К примеру, можно обратиться к дискуссии по поводу этого обозначения у Гегеля: Vorlesungen ièer die Geschichte der Philosophie, C. 61 и далее.

4 Написано огромное количество книг об истории моды. Одной из лучших работ, которая содержит изложение истории моды со Средних веков и до современности, по моему мнению, является: Breward: The Culture of Fashion: A New History of Fashionable Dress.

5 По истории норвежской моды см. :Kjellberg: Mote: Trender og designere.