Милый друг Ариэль - Жиль Мартен-Шоффье

Прошло еще несколько минут. Мэтр Кола, застывший, как статуя, не двигал ногами, не наклонялся ко мне, не просматривал свои записи, не играл пальцами. Его лицо не выражало ровно ничего, кроме крайней сосредоточенности. Эта сцена буквально заворожила меня. Наконец Лекорр знаком велел своей стенографистке приступить к записи и обратился ко мне. На этой стадии расследования он не задавал вопросов, а ограничился объявлением, что я задержана за «укрывательство средств, расхищенных из общественных фондов, что нанесло ущерб акционерному обществу „Пуату“». Обвинение основывалось на множестве статей уголовного кодекса, которые он мне и зачитал. Поскольку ему явно хотелось вытянуть из меня хоть какую-нибудь информацию, он решил прикинуться добреньким, надел колпачок на свою самописку, оперся локтями на стол и заговорил, глядя мне прямо в глаза:

— Мадемуазель, я не палач. Я должен всего лишь собрать нужные сведения. И я вовсе не считаю вас главной фигуранткой в этом деле, отнюдь нет. Напротив, мне хочется защитить вас, помочь вам. Вот почему я готов сейчас же выслушать ваши признания, если вам угодно будет их сделать.

Если он рассчитывал сломать лед таким приемом, то мэтр Кола тут же осадил его, сказав сухим тоном без намека на игривость:

— Простите, господин следователь, но рядом с Ариэль де Кергантелек есть только одно место защитника, и оно принадлежит мне. Моя клиентка понятия не имеет, почему она оказалась в руках полиции, не знает, кто подал на нее жалобу, и твердо намерена ограничиться тем, что сообщила вашему инспектору.

Уязвленный Лекорр разразился потоком юридической абракадабры, обращенной к своей помощнице, затем позвонил прокурору и спросил, не угодно ли тому подойти в нам. Не знаю, где находился кабинет прокурора, но спустя двадцать секунд он уже входил к нам — долговязый, худощавый, с полуседыми слишком длинными волосами и россыпью родинок на лице. Выслушав заключение следователя о сложившейся ситуации, он повторил нам все сказанное слово в слово, подробно, как малым детям, хотя при этом сам выглядел идиотом, который талдычит заданный урок, не понимая его смысла. Я сразу же заподозрила, что он не обладает здесь никаким весом. И оказалась права. Когда он заявил, что не требует моего задержания, а удовольствуется только подпиской о невыезде и залогом в 2 500 000 франков, Мишель Лекорр задал ему только один вопрос: «Это ваше последнее слово?» И тут же поставил его на место:

— Прекрасно, но лично я предпочитаю избрать менее исключительную меру. Мадемуазель де Кергантелек, сейчас вас доставят в тюрьму Флери-Мерожи. Скоро я вызову вас в этот кабинет, чтобы подвергнуть подробному допросу.

Мы сидели лицом к лицу, но с таким же успехом могли бы беседовать и по телефону, ибо он снова избегал глядеть на меня. Впрочем, я была благодарна ему за это презрение — оно дало мне силы не раскиснуть. Такого удовольствия я не хотела ему доставлять. Напротив, я ответила невозмутимым тоном маркизы, отсылающей своего мажордома в людскую:

— О, прошу вас, не стесняйтесь меня вызывать. Для вас я всегда постараюсь найти свободную минутку.

Мэтр Кола, восхищенный бесстрашием своей клиентки, разразился смехом, правда, слегка принужденным. Затем он поцеловал мне руку, и я ушла в сопровождении двух жандармов, которые, словно по мановению волшебной палочки, возникли неведомо откуда.

Ну чистое кино! Все было разыграно по заготовленному сценарию. Когда меня запихивали в «автозак», шофер пробурчал: сколько можно ждать, совсем обнаглели! Внутри беззвучно рыдала девчушка лет двадцати. Видно, ей пришлось сидеть там довольно долго — она наплакала чуть ли не лужу слез. Но так и не открыла рта. Я тоже молчала. Меня сковал ледяной холод испуга. Я дрожала, думая обо всех этих девчонках, которых на долгие месяцы лишили нормальных отношений с мужчинами. А старухи! А те женщины, что держат их взаперти! От страха у меня прямо кишки слиплись. Рот заполнила кислая слюна. Вот когда я была на грани истерики. Мужество покинуло меня, ушло, как вода в сток. Стараясь сдержаться, я искусала в кровь губы. Только бы не разнюниться, только бы сохранить видимость сильной, непобедимой женщины, которой все нипочем. Каким-то чудом за время переезда мне удалось вновь обрести подобие невозмутимости. Я мысленно твердила себе: «Держись, детка, держись королевой, относись ко всему проще. Вообрази, будто играешь роль. Не спорь со сценаристом, веди себя как та же Герьерша, которая выполняет условия контракта и больше ничего». Конечно, у меня могло и не получиться. При любом проявлении сочувствия я бы разрыдалась как последняя дурочка. К счастью, тюремная администрация не дремала. У правосудия осталась масса заповедных уголков, где о правах и не слыхивали, и этим вечером надзирательница решила мне это доказать. Ее агрессивность вернула мне душевные силы. Я нуждалась во врагах, чтобы держаться стойко.

Но еще до того, как столкнуться с ними, я поняла, что попала в сумасшедший дом. Любое движение производило адский шум, повторявшийся громкими отголосками. Архитектор, полная бездарь, явно ушибленный стилем Ле Корбюзье, возвел какое-то бредовое сооружение, напоминавшее замок Синей Бороды, с укреплениями и подъемным мостом… На дворе стоял 1991 год, а здесь вы словно оказывались в декорациях фильма «Имя Розы». Повсюду двери: деревянные, железные, стеклянные, решетчатые, с ключами, с кодами, дневные, ночные и так далее… И все как одна хлопали! А бетонные, плиточные и железные полы отзывались оглушительным эхом. Это была настоящая психушка — люди уже не изъяснялись на человеческом языке, они визжали. Входя в тюрьму, говоришь по-французски. По выходе из тюрьмы вашим родным языком становится шум. Такой, что свихнуться можно. Впрочем, большинство надзирательниц и впрямь ненормальные. Мне это стало ясно с первой же минуты.

Меня ждала фурия. Злобная тварь. Маривонна Делафон. Этой несчастной выпала жизнь, где для нее не было никакой роли. Но, увидев меня, она обрела ее, и это была роль палача. Она нашла себе жертву и обрушилась на меня как холодный душ. Каждое ее слово резало, точно бритва:

— Ага, значит, вот она какая, эта шлюха из «Пуату». Хорошо, что я тебя дождалась. По телеку в новостях они тебя не показали. Представь себе, мой муж работал в «Пуату», и они его вышибли ради того, чтобы метелки вроде тебя могли бросать на ветер миллионы. Ну ничего, теперь мы с тобой будем часто видеться.

И так далее в том же духе. Она явно намеревалась устроить себе развлечение за мой счет. Что делать? Не реагировать? Оправдываться? Или не уступать ни пяди земли врагу? Когда она мне сказала: «Я таких поблядушек, как ты, каждое утро по одной щелкаю», я ответила зазывным тоном опытной развратницы:

— Неплохо придумано. Последнее время я в «Пуату» как сыр в масле каталась. Попробуйте, я наверняка придусь вам по вкусу.

Она не ожидала, что я ее отбрею, и вскочила со стула с такой разъяренной физиономией, что я подумала: сейчас даст мне пощечину. Но нет, до этого еще не дошло. Она только схватила меня за руку и под предлогом взятия отпечатков пальцев буквально расплющила ее на штемпельной подушечке. Я чуть не вскрикнула, но все же моя гордыня оказалась сильнее боли: я ограничилась тем, что вытерла пальцы об ее стол. В бешенстве она снова кинулась на меня и мощным толчком плеча отбросила к фотоаппарату. Вторая надзирательница спросила, с чего она так разошлась, в ответ она что-то неразборчиво буркнула и вернулась на свое место. Через тридцать секунд она протянула мне голубую карточку с цифрой 31326. И прорычала: