Яблоко по имени Марина - Николай Семченко

Я мог бы рассказать и о том, что в тенистой аллее, напротив аляповатой скульптуры колхозницы со снопом пшеницы в могучих руках, Лена сказала мне, что ей приснился сон: будто бы мы, взявшись за руки, воспарили над землей, как на картинах Шагала. А я тогда про такого художника и не знал ничего. А вон там, у клумбы с розами, мы целовались, и мимо как раз шел Костиков, мой преподаватель марксистко-ленинской философии. Наутро на семинаре он дотошно гонял меня по всем вопросам, и я, измученный его въедливостью, наконец, не выдержал: «Вы сверх программы спрашиваете!». На что он ехидно ответил: «А вы, молодой человек, сверх программы любезничаете с девушкой на виду у всего честного народа!». И за что он на меня взъелся?

Лена объяснила все просто. Посмотри, мол, на Костикова: маленький, горбатый, лысенький, да еще и с тросточкой ходит: одна нога короче другой — вылитый крошка Цахес! Его девушки никогда не любили. А если и любили, то по расчету: чтоб зачет получить или экзамен ему сдать, — по крайней мере такие слухи упорно ходили по нашей альма-матер. «Да он просто-напросто завидует молодым здоровым парням! — утверждала Лена. — Он, может, многое бы отдал, лишь бы его искренне поцеловала девушка. Кстати, замечено: парней он только так на экзаменах срезает, больше «четверки» они у него никогда не получают. Не веришь?»

Вообще-то, не верил, пока не пришло время сдавать Костикову зачет. Вопросы мне попались что надо, и я бойко отбарабанил ответы. Однако препод нахмурился: «Поверхностно. А что по такому-то поводу написал Энгельс в таком-то письме к Марксу?». Как ни странно, но я знал, что именно писал Фридрих своему другу — перед зачетом успел проштудировать часть рекомендованной литературы. «Да? — Костиков удивленно приподнял бровь. — Может быть, вы ответите на вопрос еще конкретнее: какую именно фразу Энгельс выделил в письме?». Я напряг память, вспомнил и это. «Хорошо, кивнул Костиков. — А в чьем переводе вы читали письмо Энгельса?». И тут я снова не выдержал и, едва сдерживая злость, осведомился: «Извините, я сдаю курс марксистко-ленинской философии или языковедения?». На что препод, ласково глядя мне прямо в глаза, невозмутимо ответил: «Переводы бывают разные. Одно неверное слово может изменить весь смысл. Значит, не знаете ответа?». И тут, — уж не знаю, как у меня получилось, — в памяти ярко вспыхнула та самая страничка со списком рекомендованной литературы. «Собрание сочинений Карла Маркса и Фридриха Энгельса, том номер такой-то, страницы такие-то, — отчеканил я. — Не думаю, чтобы туда попал чей-то недобросовестный перевод. Или вы считаете иначе?».

Наверное, я перешел все границы дозволенного. Никто из студентов никогда не разговаривал так с Костиковым. Его панически боялись. Я тоже боялся. До такой степени праздновал труса, что страх каким-то образом мобилизовал всю мою память, и я в мельчайших подробностях вспомнил даже проклятый список литературы — чисто зрительно, вплоть до запятых. Бывает же такое!

Костиков помрачнел, молча взял зачетку, расписался в ней и, подняв на меня прозрачные синие глаза, кивнул: «Надеюсь, в следующем семестре вы более тщательно подготовитесь к экзамену». Хотя до экзамена еще далеко, я понимал, что препод непременно захочет взять на нем реванш, но пока я вздохнул с облегчением. Уж как-нибудь, даст Бог, пронесет.

Но ни о чем таком рассказать Зое я не мог. Мы просто пошли бродить по набережной, выпили по молочному коктейлю в любимом студентами кафе «Пингвин», натрескались ватрушек и чебуреков в «Пирожковой» на Океанском проспекте, пошуршали листьями в скверике у краеведческого музея, забрались на сопку Орлиное гнездо, откуда взору открывается все великолепие бухты Золотой Рог, и я бы, наверное, потащил Зойку еще на морвокзал, чтобы она посмотрела на белоснежные теплоходы, но она взглянула на часы:

— Ой-ей-ей! Через полчаса я должна быть в гостинице. Мои ребятки вернутся с экскурсии. Пока они под присмотром местных экскурсоводов. Я должна принять их из рук в руки.

— Зой, ты чего так говоришь о детях? — удивился я. — Принять. Из рук в руки. Как на складе. А накладную заполнять не надо?

Зоя обиделась и вспылила. Принялась объяснять, что педагогика — не только, извините, романтика и всяческое новаторство, но и ответственность. Эле-мен-тар-ная! Родители доверили ей своих детей. Значит, она должна оберегать их, следить за их здоровьем, вовремя накормить-напоить, спать уложить. И не дай Бог, чтобы случилось какое-нибудь ЧП, которое может лечь несмываемым пятном на репутацию всей школы.

— Тяжелая работенка у тебя, — пожалел я.

— Ничего, справимся! — Зойка оптимистично улыбнулась. — Зато есть возможность иногда приезжать во Владивосток. На зимних каникулах, кстати, сюда поезд пойдет. Называется «Красная гвоздика». Пассажиры — юные следопыты и краеведы…

— Ясно, — кивнул я. Мне стало скучно слушать про экскурсии для школьников.

— Значит, увидимся, — заверила Зоя.

— Непременно, — подтвердил я.

— Наш поезд завтра в восемь вечера уходит, — сообщила Зоя. — Может, что-то захочешь родителям передать? Они будут, наверное, рады…

Я понял: она хотела, чтобы я пришел ее проводить. А посылочка для родителей — предлог, не больше. С чего бы она вдруг так трогательно о них заботилась?

— Буду иметь в виду, — ответил я. Вроде как не отказал, но и не пообещал ничего.

— Кстати, — Зоя вдруг нахмурилась. — Должна тебе кое-что сказать, не очень приятное.

— Что такое?

— В общем, об этом ни мои, ни твои предки не знают, — Зоя смотрела в сторону. — Ты тут вроде как разгульную жизнь вел…

— А! Вон ты о чем! — догадался я. — Мадам Н. нажаловалась? Странно. Я веду жизнь святого, ей-Богу! По крайней мере, последние полгода.

— Нет, не мадам Н., — покачала головой Зоя. — Наш родственник, в чьей квартире ты живешь, написал письмо матери: так, мол, и так, соседи на вашего тихого мальчика жалуются, просто сорви-голова какой-то, надо его приструнить, иначе ему придется съехать…

— Было дело, — повинился я.

— Но ты не волнуйся, — Зойка преданно посмотрела мне в глаза. — Письмо прочитала только я. Никто о нем не знает.

— Спасибо, — я шутливо поклонился. — Век не забуду!

— Ты уж постарайся держать марку, — Зоя отвела взгляд.

— Уже стараюсь, — я тоже отвел взгляд. И тут увидел Кармен.

Она стояла на противоположной стороне улицы. В одной руке — поводок с Джулианой, на согнутом локте другой болтался лиловый ридикюль. На голове Кармен красовалось что-то вроде соломенной корзины с яркими бумажными цветами. Лицо скрывала густая черная вуаль.

— Эй! — Кармен замахала рукой, в которой держала поводок. Бедную Джулиану при этом замотало из стороны в сторону. — Эй, молодой человек!

— Что за старушка? — удивилась Зоя. — Она тебя зовет?

— Да так, одна городская сумасшедшая, — я пожал плечами. — Не обращай внимания. Она немного не в себе.

Между тем на светофоре зажегся зеленый свет, и Кармен довольно резво перебежала на нашу сторону.