В начале пути - Иван Никитчук

– Витя, ты слышал, как он меня назвал?

– Погоди, сейчас я его тресну по башке, чтобы знал, как языком болтать. Пацан, фильтруй базар, пока живой.

– Ой, как страшно! Попробуй тресни!

Бондаренко неожиданно ударил Ваню по лицу. От удара он свалился в снег. Быстро поднявшись, Ваня тоже ударил обидчика в лицо. Тот не ожидал такой прыти и некоторое время стоял в растерянности. Но скоро оправился и снова ударил Ваню… Началась ребячья драка… Конечно, силы были неравными. Вскоре у Вани из носа потекла кровь, и в потасовку вмешались его одноклассники, прекратив драку. Бондаренко и Калюжный ушли, ругаясь и угрожая.

Ребята вытерли снегом Ване лицо, собрали рассыпавшиеся тетради и книги…

– Молодец, Ваня, что дал сдачи!.. – сказал Вова Власюк, один из одноклассников. – А за что он на тебя напал? О каком-то женихе говорил, девочке?..

– Ерунда все это, – ответил Ваня, – просто ему захотелось подраться. О драке никому не говорите.

Придя домой, Ваня старался не показывать лица маме. Но как он не отворачивался, мама все равно заметила изменения и в одежде, и в лице Вани.

– Что случилось, Ваня? – спросила она. – У тебя куртка мокрая и на лице ссадины? Подрался с кем-нибудь?

– Ничего не случилось. Поскользнулся и упал, ударился лицом…

– Странно ты упал, синяк будет не на носу, а под глазом.

– Там лунка была. Вот и уцелел нос, а досталось глазу, – пытался успокоить маму Ваня.

Но Аня выдала брата, рассказав маме, что Ваня дрался из-за девочки из ее класса.

Мама покачала головой и только промолвила:

– Что-то рано он начал драться за девочек.

Ваня не стал ужинать. Быстро сделал уроки и лег в постель. В голове кружилась тысяча мыслей о прошедшем дне. Он понимал, что его предали. И это его обижало больше, чем драка с Бондаренко. Он не понимал, что он сделал плохого. «Ну, зачем она отдала записку учителю, – думал он. – Если ей она не понравилась, взяла бы и просто разорвала бы… Да и сам я сглупил. Ведь можно было передать записку и после уроков… Теперь этот “Дон Жуан” надолго приклеится ко мне… Оказывается, внешняя красота не всегда соответствует поступкам… Наверное, Аурика никогда бы так не поступила… И директор, Илья Иванович… скомпрометировал юную особу…»

С этими мыслями он незаметно уснул.

Случившееся никакого продолжения не имело. Как это часто бывает у детей, все быстро забылось, занимая себя другими делами и проблемами. Единственное, что с удивлением открыл для себя Ваня, что существует какая-то невидимая грань различий в отношениях к нему и к дочери директора совхоза. Но вскоре и это забылось. Учеба ему по-прежнему давалась легко, он много читал, в свободное время помогал батьку в саду и винограднике, маме в огороде.

Вино первого урожая созрело к Новому году, и батько, как и обещал, всем соседям, кто принимал участие в уборке винограда, отнес по ведру вина. Ваня тоже попробовал вино. Оно ему не очень понравилось, но все же было более вкусным, чем вода из колодца, которую холодной еще можно было пить, но, подогревшись, она становилась горькой. Кроме того, вода была сильно минерализована и совершенно не годилась, например, для мытья волос. Волосы после мытья превращались в какую-то слипшуюся массу, не поддающуюся расчесыванию. Поэтому мама для мытья головы собирала дождевую воду и хранила ее в специальной бочке в погребе.

По весне, когда стало тепло, к ним иногда стал заходить после работы дядя Митя. Он садился за стол во дворе дома, заказывал литр вина и, потягивая его из стакана, думал о чем-то своем, перекидываясь словами с мамой или батьком. Прежде чем выпить вино, дядя Митя крестил стакан сверху со словами: «Исчезни нечистый дух, останься один хмелечек!» – и только после этого делал несколько глотков.

Ваня любил посидеть рядом с дядей Митей. Почти всегда он обязательно что-то интересное рассказывал из жизни села или своих похождений в Одессе. Иногда его рассказ был настолько смешным, что Ваня падал на землю и буквально валялся в пыли, хохоча и держась руками за живот.

Вот и сегодня, когда Ваня сел напротив дяди Мити, он, отхлебнув очередную порцию вина, обратился к Ване:

– Пацан, а ты знаешь, какие здесь у нас раньше были хохмы? Не знаешь! Так вот, я тебя сейчас за одну расскажу.

Ваня весь превратился в слух.

– Там, где хата Яремчуков, раньше жили дед Герасим и его бабка Фима. Был какой-то праздник, может, Пасха или Троица, не знаю точно. Но это и не важно. Дед с бабкой сели на кухне отметить этот самый праздник. Бабка налила деду сто граммов самогона, они выпили, закусили… Деду захотелось продолжения праздника. Но бабка уперлась – дескать, все – выпил, хватит. Это деда возмутило до глубины души. Тем более что эта самая душа требовала продолжения праздника. Он решил пойти на крайние меры. «Фима, – сказал он, – если ты мне не нальешь еще сто граммов, я повешусь!» «Ну и вешайся!» – ответила бабка. Забрала бутылку и пошла в другую комнату. Дед решил пойти на хитрость. Он взял веревку, привязал ее к ремню брюк, протащил ее под рубашкой, сделал петлю, которую надел на шею, стал на табурет и зацепил веревку за крючок под потолком кухни. После этого он оттолкнул табурет и повис на веревке, а вернее на поясе своих брюк, закрыв глаза.

Рассказывая, дядя Митя периодически отпивал из стакана, перекрестив его в очередной раз, очередную порцию вина.

– Так вот, – продолжал он свой рассказ. – Услышав грохот падающего табурета, в кухню почти бегом вошла бабка Фима и увидела, что ее Герасимушка действительно повесился. Она кинулась к соседке бабе Марфе. Та, когда вошла и увидела висящего соседа, руками всплеснула, едва выговорив: «Свят, свят, свят! Действительно повесился! Фима, чего ты стоишь, беги участкового зови!»

Бабка Фима побежала за участковым, а Марфа, увидев на столе праздничную закуску, начала ее складывать себе в подол – сало, колбасу, брынзу… Деду с высоты это все было хорошо видно. Он не смог вытерпеть такой наглости от соседки и, вися, сверху тихим голосом сказал: «Марфа, а ну положи все обратно на стол!» Бабка Марфа от неожиданности грохнулась об пол без сознания, при этом, падая, сломала руку.

Практически в этот же момент вернулась бабка Фима с участковым милиционером. Фима занялась бабкой Марфой, а милиционер решил снимать тело Герасима. Он взял нож, подставил табурет и начал перерезать веревку. Вися, дед Герасим думает: «Сейчас он перережет веревку, и я грохнусь об пол, сломаю себе и руки, и ноги». И он в момент перерезания веревки обхватывает милиционера руками, и они оба с грохотом и треском сваливаются на пол. Дед приземлился нормально, он оказался сверху милиционера, а вот милиционеру не повезло – мало того, что он со страха чуть не наложил в свое галифе, так он еще сломал себе ногу и два ребра. Пришлось деду вызывать скорую помощь.