Ричард Длинные Руки - конунг - Гай Юлий Орловский

– Ну да, – буркнул я, – простое устранение препятствий. А если во множественном числе, то зачистка. Знаем, проходили.

Она кивнула, глаза внимательные, я понял, что и эти слова истолкует, как случайное признание об окончании высшей политической школы убийств и строго взвешенного влияния на события в чужих королевствах.

– Герцог очень неглуп, – сказала она.

– Он мерзавец, – сказал я с отвращением.

– Это из другой категории, – напомнила она.

– Верно, – согласился я, – но вот мы здесь из другой.

– Мы?

– Мы, рыцари, – уточнил я. – В особенности армландцы. И частично брабандцы. Милая Бабетта, порядочность – это не блажь и не дурость, как может показаться чересчур… бунтарским натурам. Порядочность появилась для выживания общества! Непорядочный среди порядочных – червь, пожирающий спелый плод. Один-два на корзину с яблоками еще ничего, но когда червей слишком много, лучше куплю яблоки у другого садовника.

Она смотрела с тем же интересом, как всякий раз, когда я ее озадачивал неожиданным поворотом.

– А мы полагали, – сказала она, явно умышленно вместо «я» поставив «мы», – постараетесь поставить такого человека себе на службу.

– Запрещенные приемы потому так и называются, – объяснил я, – что ими пользоваться нельзя. Никому! Кроме меня, конечно.

– И как поступите с герцогом?

Я спросил с интересом:

– Он вам нужен?

Она покачала головой.

– Нет, но…

– Поступим по закону, – объяснил я. – Но без формальностей.

– Это как?

– Люди должны быть порядочными, – объяснил я. – Конечно, всех непорядочных не перебить, земля опустеет, но самых-самых отъявленных надо, надо… Чтобы заразу не распространяли воздушно-капельным. Спасибо за подробные сведения, милая Бабетта.

Она смотрела на меня во все глаза.

– А меня постоянно уверяли, – проговорила она медленно, – что вы очень молоды, сэр Ричард, и потому подвержены…

– Чему?

Она отмахнулась.

– Да всему, чем страдают молодые рыцари. Слишком идеалистичны, слишком верны слову, слишком… в общем, слишком хороши.

– И вот тут-то, – сказал я скромно, – они и обманулись.

Она покачала головой.

– Я просто не знаю… Вы какое-то странное переплетение, сэр Ричард. Как при такой идеалистичности можно быть таким изворотливым и жестоким?

– Положение обязывает, – объяснил я смиренно. – Полагаю, ваш император тоже не всегда… идеалистичен?

Она сказала с заминкой:

– Священную особу императора обсуждать не будем. Не принято. Скажите, сэр Ричард, вы лично возглавите войско в походе на Гандерсгейм?

Я удивился:

– А как же иначе?

– Да так… зная вашу непоседливость. Хорошо, я рада, что помогла вам. Все-таки не будьте слишком жестоки к герцогу! Это человек огромного ума и трудолюбия.

– Конечно, – заверил я, – конечно, милая Бабетта!

Она обняла и, прижавшись жаркой плотной грудью, влепила огненный поцелуй в губы. Я хотел стиснуть ее и утащить в постель, но Бабетта засмеялась игриво и очень женственно:

– Нет-нет, у нас у обоих неотложные дела!

Я скатал в рулон лист после ее ухода, кликнул сэра Жерара. Он заглянул уже сонный, я подумал с раскаянием, что поступаю, как дядюшка Джо, что любил работать по ночам, и из-за такой прихоти все чиновники по ночам были начеку.

– Сэр Жерар, – сказал я, – отоспитесь хорошенько. И не корите себя за эту женщину. Это вообще-то не совсем женщина.

Он охнул:

– Демон?

Я отмахнулся.

– Да они все демоны, если разобраться. Но оно нам надо, разбираться, что в них внутри?

– Спасибо, сэр Ричард!

– Не за что, – сказал я. – Идите спать.

– А вы?

– Немного прогуляюсь.

Мрачный стражник вздрогнул, вытянулся и бодро стукнул в землю тупым концом копья. Я прошел мимо, даже не бросив вельможное «вольно!», майордомы выше таких мелочей. Второй страж побежал вниз, грохоча сапогами по ступенькам, позвенел ключами, а когда я подошел, с усилием отворил тяжелую дубовую дверь, окованную для прочности железными полосами.

За мной поспешили двое заплечных дел мастеров, угрюмые и молчаливые мужики с кожаными фартуками на груди, что делает их похожими на кузнецов.

В подвале сыро и холодно, на стенах гадко блестит плесень, в дальнем углу на охапке соломы скорчился крупный нечесаный человек. Уже не библейский бык, исполненный мощи, сейчас больше смахивает на раздобревшего крестьянина.

Он поднял голову, губы разбиты в кровь, на щеке ссадина, глаз наполовину заплыл, рубашка порвана. Видимо, здесь это считается жестокими пытками.

– Герцог, – сказал я холодно, – вы обвиняетесь в государственной измене. У вас только один шанс спасти шкуру! Назвать имена всех заговорщиков, рассказать подробно, кто располагает чем и какими силами. Кто их них готов выступить на вашей стороне, кто колеблется. Учтите, ваши признания тщательно проверим и перепроверим, так что постарайтесь отвечать предельно правдиво.

Он прорычал злобно:

– Ничего вы не узнаете! А придет Кейдан, вздернет вас…

– Кейдан, – повторил я, – как грубо. Трудно ли назвать Его Величеством?

Он фыркнул:

– А зачем? Здесь его нет.

– Понятно, – сказал я. – Своего короля вы очень уважаете, это заметно. Все-таки советую назвать все имена, иначе будут применены… гм… словом, начнется допрос третьей степени.

Он буркнул настороженно:

– Что за…

Не отвечая, я заглянул в соседнюю комнату. Вдоль двух стен расположены орудия пыток, которые расписываются, как ужасные. Выглядят в самом деле устрашающе. Возможно, служат именно для того, чтобы виновный сразу дрогнул и во всем признался. Но герцогу их уже демонстрировали, а он, хоть и мерзавец, но человек отважный и стойкий.

Старший из палачей взял в руки огромные клещи. Судя по зубцам, предназначены вырывать куски мяса. Зрелище, конечно, ужасное, но любая кровопотеря ослабляет чувствительность, этого не знают сии простые и простодушные дознаватели истины.

– Прикуйте к стене, – велел я.

Герцога подхватили под руки и потащили к стене. Он даже не вырывался, бережет силы, только смотрел с угрюмой ненавистью.

Двое взялись за цепи, я остановил:

– Погодите!.. Даже эти лохмотья не стоит пачкать кровью.

Ухмыляясь, с него сорвали одежду. Герцог перестал рычать и стал как будто меньше в объеме. Лишь женщинам прибавляет сил, когда с них мужчины срывают одежду, у них инстинктивная вера, что вид их обнаженного тела как-то смягчит или спасет, но раздетые насильно мужчины чувствуют стыд и унижение, для них любая одежда – те же доспехи.