Хлеб наемника - Евгений Шалашов

Первым человеком, которого я вздергивал на виселицу, был «чесночник». Один из тех, кто сеял «чеснок» — металлические шипы. «Чесноковинка», брошенная на землю, падала так, что один из шипов торчал вверх. За каждого изувеченного коня полагался целый талер!

Изуверы отчитывались за работу отрубленными ногами! Впопыхах они даже не добивали коней… За месяц можно было накопить целое состояние — два, а то и три десятка серебряных монет. Правда, не все могли воспользоваться деньгами. Если кого-то из этой швали ловили, солдаты не разбирались, кому служит «чесночник».

— Скажи хоть, куда тебе столько еды? — доброжелательно поинтересовался я. — На талер вашу банду можно целую неделю кормить.

— Так я и брал на неделю, с запасом. А еще велел матери Вилли отнести. Отец у него года два как умер, а у него мать и две младших сестренки. Вилли, хоть и маленький совсем, но грамотный, и почерк красивый… Ему секретари из суда и из ратуши пергаменты писать поручали. Бывало, по пять фартингов зарабатывал! Вот как они теперь без него-то будут? — вздохнул Эдди.

— Жалко, — кивнул я, стараясь, чтобы выглядело убедительно.

Всех жалеть — жалости не напасешься. Если матушка Вилли еще хороша собой, сумеет заработать на хлеб телом. Нет — будет подрабатывать стиркой, шитьем, ну чем там еще? Девчонки подрастут, будут помогать матушке. Как-нибудь проживут.

— Ты знаешь одноногого Жака? — спросил я адъютанта.

— К-какого Жака? — испуганно вытаращился парень.

— Того, что стоит у входа на рынок, — терпеливо пояснил я. — У него еще нога деревянная. Ну, знаешь?

Испуганно захлопав ресницами, Эдуард неуверенно кивнул. Странно… Думал, что парень не испугается и тоффеля в ботфортах!

— Передай Жаку, чтобы ждал старого друга. Понял?

— П-понял, — слишком поспешно закивал мальчишка.

— Постой-ка, — остановил я парня, крепко взяв его за плечо: — Ты что, боишься?

Эдди старательно замотал головой, но глаза говорили обратное.

— Вот, значит, как… — удивленно воззрился я на парнишку. — Значит, воевать тебе не страшно, а поговорить с одноногим нищим — страшно?

— Это не нищий. Это… — буркнул Эдди и, немного помявшись, сказал: — Я видел, как он одного мальчишку костылем убил…

— Было за что?

— Было… — неохотно согласился Эдуард. — Крысятничал. Старшина его предупреждал, чтобы долю сполна отстегивал, а он утаил. Решил, что никто ничего не узнает, а у Жака везде глаза и уши. Я маленький был, милостыню собирал. Старшина нас всех собрал и сказал — глядите, мол, что бывает с теми, кто налоги не платит! Мальчишку ударил, костылем нажал, и — дух из того вон. Как вспомню — мороз по коже… Я тогда с рынка сбежал.

— А сейчас чем промышляешь? — поинтересовался я.

— Да так, когда чем… — неопределенно протянул мальчишка. — Только, — поспешно добавил он, — мы не в городе…

— Стало быть, купеческие обозы щиплете?

— Лодки, — уточнил Эдди.

— Обезьянки! — улыбнулся я, вспоминая жалобы купцов, возивших товары по рекам. Во время ночлегов к их судам подплывали маленькие и юркие лодки с такими же маленькими и юркими гребцами. Мальчишки баграми вытаскивали тюки с товаром и молниеносно исчезали. И лодки, и мальчишек прозвали обезьянками. Поймать злоумышленников было трудно, но коли их ловили, то не щадили.

— А что такого? — возмутился Эдди. — Все лучше, чем милостыню просить или у пьяных по карманам шарить. Купцы — они богатые, с них не убудет.

— Ладно, не горячись, — успокоил я парня, положив ему руку на плечо. — Беги к Жаку. Что ты должен ему передать?

— Господину Жаку следует назначить место для встречи со старым другом! — отбарабанил Эдди и, немного успокоившись, убежал.

Человек не бессмертен. Каждому (кому-то лучше, кому-то хуже!) известно, что рано или поздно за нами придут: будет ли это старушка с косой, ангел или большой журавль с перламутровыми крыльями, неизвестно. Но разве наше знание мешает нам жить? Есть, спать, праздновать свадьбы и рожать детей?

Осажденный город — это маленький слепок с нашей большой жизни! Несмотря на войско, стоявшее за стенами, Ульбург продолжал жить. Из домов, узких и высоких, как клинок, раздавались голоса. Вот тут, кажется, семейная ссора — муж упрекает жену в тратах, а та огрызается, призывая на его голову кары небесные. Тут — нестройный хор детских голосов учит вслух катехизис. А в этом доме плачет маленький ребенок, а нежный женский голос поет ему колыбельную песню. А здесь слышны пьяные женские голоса и довольное оханье мужчин, словно бы занятых нелегкой, но важной работой…

Я шел не спеша, стараясь растянуть время. Давно собирался пройтись вот так, не торопясь, но все не получалось. Возможно, когда в следующий раз буду так же идти, то из домов будет слышен лишь женский плач, стоны и голос кюре, читающего заупокойную молитву.

Начинало темнеть, но улицы были полны народа. То тут, то там проходили ремесленники, тащившие на собственных плечах и катившие на тачках нужные вещи — мешки с песком, камни и бревна, что будут сбрасываться со стен на головы нападавших. Проехала повозка, груженная черпаками на длинных рукоятках. Лить кухонными поварешками горячую смолу — несподручно… Женщины, попадавшиеся на пути, тоже что-нибудь да несли — корзины с продуктами, кувшины с молоком и просто какие-то узлы. Стало быть, городской рынок работает, поэтому жители спешат закупаться впрок. Скорее всего, продавцы избавляются от скоропортящихся продуктов. Обычно торговцы бывают самыми чуткими к изменениям. То, что может понадобиться во время долгой осады, очень скоро будет не купить даже за очень большие деньги.

Трое пожилых мужчин, набранные из цехов вместо латников, занятых на стенах, старательно, но неумело отсалютовали мне алебардами и нестройно прошагали дальше.

— Господин Артакс, постойте! — услышал я голос и топот ног.

Обернувшись, увидел, что меня настигает коротконогий мужчина — герр Кауфман. Очень забавный человечек, однако на его животе колыхалась серебряная цепь с городским гербом, что означало — он из руководства Городского Совета. А если точнее — третий бургомистр, отвечавший за благоустройство улиц, работу золотарей, качество продуктов и еще много за что.

Коротышка отчаянно замахал руками и, отдуваясь, спросил:

— Господин Артакс, что делать с покойниками?

— С покойниками? — удивленно переспросил я. — С какими?

— С погибшими от руки предателя, с отравленными… — начал перечислять Кауфман. — Ну а также… — замялся толстячок, — с зятем господина Лабстермана.

— А что вы с ними раньше делали?

— Как и положено, хоронили на третий день, после отпевания.

— А я уж думал, что вы их сжигали или съедали, — саркастически отметил я.

— Да что же вы такое говорите, — всплеснул руками Кауфман.