Темное дело - Оноре де Бальзак

— Эти молодые люди — безумцы, — сказал он. — Такой юрист, как Мален, сумеет доказать недействительность документа, если он будет вырван у него насилием. Следите за этими дворянами, посмотрим, каким образом они освободят графа де Гондревиля.

Он приказал вести расследование как можно быстрее, ибо усматривал в этом преступлении посягательство на основанные им государственные институты, крамольный пример борьбы против завоеваний Революции, покушение на важнейший принцип национализации земель и препятствие к тому слиянию партий, к которому он неизменно стремился в своей внутренней политике. Наконец, он чувствовал себя обманутым этими молодыми людьми, обещавшими ему жить мирно.

— Предсказание Фуше исполнилось, — воскликнул он, припомнив фразу, вырвавшуюся два года тому назад у нынешнего министра полиции, на основании одного лишь доклада Корантена о деятельности Лорансы.

При конституционном правительстве, когда никто не интересуется государственной властью, слепой и бессловесной, неблагодарной и равнодушной, трудно даже представить себе, какое служебное рвение вызывало малейшее слово императора у чиновников его политического или административного механизма. Могучая воля Наполеона, казалось, сообщалась не только людям, но и вещам. Бросив вышеприведенную фразу, император вскоре позабыл о покушении, — его внимание было всецело занято коалицией 1806 года. Он обдумывал новые походы и был занят сосредоточением своих войск, чтобы нанести решающий удар в самое сердце Прусской монархии. Но его требование — вершить правосудие быстро — нашло благоприятную почву, ибо положение всех судейских чиновников Империи было тогда весьма неопределенное. Это был момент, когда Камбасерес в качестве канцлера и главный судья Ренье подготовляли учреждение трибуналов первой инстанции, имперских судов и кассационного суда; они обсуждали вопрос о мундирах, которым Наполеон придавал столь большое значение, и притом с основанием; они пересматривали личный состав судебного ведомства и разыскивали чиновников, ранее служивших в упраздненных высших окружных судах. И, конечно, чиновники департамента Об решили, что рвение, проявленное в деле графа де Гондревиля, послужит им превосходной рекомендацией. Поэтому высказанное Наполеоном предположение превратилось у придворных и у народа в твердую уверенность.

В Европе еще царил мир; вся Франция единодушно восхищалась Императором: он льстил тщеславию, корыстным надеждам, людям, событиям, словом, всему — вплоть до воспоминаний. Поэтому покушение на сенатора все приняли и за покушение на всеобщее счастье; поэтому на ни в чем не повинных несчастных дворян обрушилось всеобщее негодование. Немногочисленные, рассеянные по своим поместьям аристократы в тесном кругу скорбели об этом, но никто из них не решился бы высказаться вслух. Да и как в самом деле противодействовать разбушевавшемуся общественному мнению? Весь округ снова как бы извлекал из могил трупы одиннадцати патриотов, убитых в 1792 году через ставни сен-синьского особняка, и винил арестованных за гибель этих людей. Высказывались опасения, как бы осмелевшие эмигранты не последовали их примеру и не начали совершать насилия над новыми владельцами их поместий в знак протеста против несправедливого изъятия имущества и с тем, чтобы подготовить его возвращение законным владельцам. Поэтому этих благородных людей почли за разбойников, воров и убийц, а соучастие Мишю бросало на них еще более зловещую тень. Ведь на счету у этого человека — или его тестя — числились все головы, которые были отрублены в департаменте Об во время террора, и теперь о Мишю ходили самые нелепые россказни. Озлобление принимало еще более острый характер оттого, что почти все чиновники департамента были ставленниками Малена. Не прозвучал ни один честный голос, чтобы опровергнуть общественное мнение. Наконец, у несчастных не было и никаких законных средств для борьбы с предубеждением против них, так как Кодекс брюмера IV года, отдавая в руки присяжных и само следствие, и вынесение приговора, лишал обвиняемых одного огромного преимущества, а именно права кассации за недоказанностью преступления. На третий день после ареста владельцы сен-синьского замка и их слуги были вызваны для дачи показаний обвинительному совету присяжных. Охрану Сен-Синя поручили фермеру, а общее наблюдение за порядком — аббату Гуже и его сестре, которые и поселились в замке. Мадмуазель де Сен-Синь и супруги д'Отсэры перебрались в домик Дюрие, на одной из длинных и широких улиц предместья Труа. Тяжело стало на сердце у Лорансы, когда она почувствовала ярость простонародья, враждебность буржуазии и недоброжелательство властей, сказывавшиеся в ряде мелких неприятностей, которые обычно суждены родственникам людей, обвиняемых в тяжких преступлениях и живущих в тех провинциальных городках, где слушаются их дела. Вместо слов, полных сочувствия и ободрения, им приходится слышать разговоры, в которых звучит отвратительная жажда мести; видеть проявления ненависти в тех случаях, когда следовало бы ожидать простой учтивости или сдержанности, предписываемых правилами приличия, а главное — им приходится чувствовать отчужденность, которую особенно подчеркивают заурядные люди, и эта отчужденность ощущается тем острее, что несчастные всегда становятся недоверчивыми. Лоранса, к которой вернулась вся ее духовная сила, надеялась на то, что невиновность ее родственников станет очевидной сама по себе, и слишком презирала толпу, чтобы пугаться неодобрительного молчания, которым ее повсюду встречали. Она старалась поддержать мужество в сердцах супругов д'Отсэров ив то же время обдумывала предстоящее юридическое сражение, которое, судя по той поспешности, с какою велось следствие, должно было вскоре разыграться в уголовном суде. Но ей суждено было испытать еще один неожиданный удар, и он поколебал ее мужество. Среди обрушившихся на нее бедствий, среди всеобщего неистовства, в то время как удрученное горем семейство чувствовало себя словно в пустыне, один человек внезапно вырос в глазах Лорансы и предстал во всей своей нравственной красоте и силе. Председатель совета присяжных утвердил обвинительное заключение, написав на протоколе установленную формулу — «считать обвинение обоснованным», материалы следствия были переданы общественному обвинителю, а ордер на задержание заменен ордером на арест. И вот на другой же день маркиз де Шаржбеф, пренебрегая всем этим, явился в своей древней коляске на помощь юной родственнице. Предвидя поспешность, которую проявит правосудие, глава этого обширного семейства незамедлительно направился в Париж и привез оттуда одного из самых умных и честных прокуроров старого времени — Бордена, который в течение десяти лет являлся поверенным парижских дворянских кругов и чье место впоследствии занял прославленный поверенный Дервиль. А почтенный прокурор тотчас же пригласил в качестве адвоката внука бывшего председателя Нормандского высшего окружного суда — молодого человека, который готовился к судебной деятельности и занимался под руководством Бордена. И действительно, молодой адвокат, — это наименование было тогда упразднено, однако император предполагал восстановить его, — после процесса, о котором идет речь, действительно был назначен товарищем главного прокурора в Париже и стал одним из самых известных судебных деятелей. Господин де Гранвиль согласился взяться за эту защиту, так как она сулила ему возможность выступить с блеском. В те времена адвокаты были заменены неофициальными защитниками. Следовательно, право выступать в качестве защитника не было ограничено: любой гражданин мог доказывать невиновность подсудимого; тем не менее подсудимые обычно брали себе в защитники бывших адвокатов. Старый маркиз был поражен теми переменами, которые произошли в Лорансе под влиянием горя, и держал себя с безупречным тактом и чуткостью. Он не напомнил о советах, которые тщетно давал молодым людям; он представил Бордена как оракула, указаниям которого надо следовать точно, а молодого де Гранвиля — как защитника, которому можно вполне довериться.