Рылеев - Оксана Киянская

Эту точку зрения вполне можно подтвердить фактами. Именно в годы «библейской» и министерской деятельности Голицына происходили, в частности, разгромы Казанского и Петербургского университетов, гонения на неугодных профессоров. При нем в ранг государственных деятелей выдвинулись «библеисты» Дмитрий Рунич и Михаил Магницкий, известные в истории как мрачные «гасильники просвещения».

Источники свидетельствуют: князь не был либералом в отношении литературы и журналистики; цензура после войны 1812 года и Заграничных походов русской армии стала крайне жесткой.

Вообще о цензуре Александровской эпохи существует немало критических высказываний современников. Так, например, Булгарин, имея в виду цензурную ситуацию 1820-х годов, вопрошал: «Что же делала цензура под влиянием мистиков и их противников?» — и сам отвечал: «Распространяя вредные для чистой веры книги, она истребляла из словесности только одни слова и выражения, освященные временем и употреблением. Вот для образчика несколько выражений, не позволенных нашею цензурою как оскорбительных для веры: отечественное небо; небесный взгляд; ангельская улыбка, божественный Платон; ради Бога, ей-Богу, Бог одарил его; он вечно занят был охотою и т. п. Все подчеркнутые здесь слова запрещены нашею цензурою, и словесность, а особенно поэзия, совершенно стеснена… Вместо того, чтобы запрещать писать противу правительства, цензура запрещает писать о правительстве и в пользу оного. Всякая статья, где стоит слово правительство, министр, губернатор, директор, запрещена вперед, что бы она в себе ни заключала. Повторяю, всё зло происходит от того, что у нас смотрят не на дух сочинения, но на одни слова и фразы, и тот, кто искусными перифразами может избежать в сочинении запрещенных цензурою слов, часто заставляет ее пропускать непозволительные вещи». Именно Голицыну российская цензура обязана появлением Ивана Тимковского и Александра Бирукова, вымарывавших из пушкинских стихов вполне невинные строки.

«Человек доверчивого и впечатлительного сердца, Голицын умел и хотел быть диктатором. Он и был действительно диктатором немало лет. И эта своего рода “диктатура сердца” была очень навязчивой и нетерпимой, — фанатизм сердца бывает в особенности пристрастен и легко сочетается с презрительной жалостью», — утверждал Г. В. Флоровский. К 1820-м годам Библейское общество фактически превратилось в официальную организацию, куда вошли большинство должностных лиц Российской империи. Под эгидой проповеди слова Божьего и перевода Библии на языки населявших Россию народов в среде членов общества зачастую процветало безудержное ханжество.

Однако деятельность Голицына явно несводима к «обскурантизму» — сегодня это понятно уже многим исследователям. Так, Е. А. Вишленкова утверждает: «В системе традиционных для России институтов Библейское общество выглядело чужеродным телом. По замыслу создателей, оно должно было стать организацией единомышленников, объединением политической элиты, на которую мог опереться император в проведении политического курса. В начале царствования Александр I жаловался “молодым друзьям” на недостаток кадров, способных разделить и провести в жизнь его замыслы. Создание Библейского общества должно было расширить круг вовлеченных в политику людей, стать своего рода проверкой и одновременно школой кадров для правительства… Здесь работал новый принцип вербовки кадров — принцип идейного единства. Он должен был обеспечить реализацию идеологии “общехристианского государства” в политическую практику». М. Л. Майофис идет еще дальше: по ее мнению, «Библейское общество и насаждавшаяся посредством его модель христианства стали в этот период орудиями либерализации режима и модернизации».

Эту точку зрения также можно подтвердить фактами: одним из ближайших сподвижников князя, секретарем Библейского общества и начальником департамента в «сугубом» министерстве был известный либерал и противник крепостного права Александр Тургенев, брат экономиста и заговорщика Николая Тургенева. Тот же Довнар-Запольский, сурово критиковавший «обскурантизм» Голицына, вынужден был признать: «Окруженный святошами, Голицын выдвигает и А. И. Тургенева, который составлял проекты конституции, занимая квартиру в казенном доме, над кабинетом реакционного министра».

В годы деятельности Голицына в России выходили многочисленные журналы — и почти у каждого из них было свое лицо. И в журналах, и отдельными книгами печатались произведения Пушкина, Жуковского, Вяземского, Баратынского, того же Рылеева. Министр искренне любил многих из своих неспокойных подчиненных, поддерживал при дворе Жуковского, помогал выкупу из крепостной неволи талантливого юноши Александра Никитенко, живо интересовался судьбой служившего рядовым в Финляндии Баратынского.

Более того, президент Библейского общества одним из первых русских высокопоставленных чиновников понял силу общественного мнения и, в отличие от Аракчеева и Волконского, предпочитавших действовать почти исключительно в тиши кабинетов, старался опираться на это мнение. Более того, он зачастую сам инициировал ту или иную общественную инициативу. В то же время гонения на университеты и жесткая цензурная политика во многом явились следствием как раз общественного мнения: далеко не все в 1820-х годах разделяли «свободный образ мыслей» и реформаторские религиозные установки. Скандальные истории, связанные с деятельностью возглавлявшихся Голицыным организаций, часто были результатом борьбы «партий» внутри этих организаций.

В основе же большинства инициатив Голицына лежали именно либерально-государственнические устремления, вообще характерные для Александровской эпохи. Безусловно либеральной формой деятельности министра были, в частности, попытки внедрить в отечественное образование ланкастерский метод взаимного обучения.

О министре вспоминали как о человеке «незлобивом», «благородных, честных правил», «добрейшем из смертных». Тот же Вяземский отмечал, что министр «был умный и образованный человек; был вместе с тем мягкосердечен и услужлив, более был склонен иногда легкомысленно и неосторожно одолжать, нежели сухо отказывать в добром участии».

Однако есть и прямо противоположные свидетельства. К примеру, Пушкин ненавидел Голицына. Пытаясь дискредитировать министра, поэт приписывал ему гомосексуальные наклонности, называл его «губителем просвещения» и «холопской душой». Период голицынского управления отечественным просвещением он характеризовал как «мрачную годину». В выборе негативных характеристик Пушкин не стеснялся:

Понятно, что Волконский, Голицын и Аракчеев соперничали, пытаясь добиться исключительного влияния на императора. Волконский, например, в частных письмах удивлялся «непонятному ослеплению» государя относительно Аракчеева и вообще «являлся противовесом влиянию Аракчеева, которого презирал и называл “змеем”». Естественно, в среде близких к Волконскому армейских генералов (Иван Сабанеев, Павел Киселев, Михаил Воронцов, Арсений Закревский) об Аракчееве отзывались не многим лучше, именовали его «проклятым змеем», «уродом», «чудовищем», «чумой», «выродком ехидны», «извергом», «государственным злодеем», «вреднейшим человеком в России» и пр. Оценки подобного рода распространялись и в военных, и в придворных кругах.