Доброволец. На Великой войне  - Сергей Бутко

– Безобразие. Где же наши летчики? Чем они занимаются?

– Известное дело. С сестрами милосердия амуры крутят. Разве не знаешь?

– Знаю… Нечего сказать. Благодарная у нас публика. Хоть бы профессора наши выдумали что-нибудь для борьбы с аэропланами. Положим, пушку, которая бы воздушной струей опрокидывала этих летунов вместе с их аппаратами. Или магнит, чтоб притягивать к земле.

– Вот-вот. Притянуть его, подлеца, произвести над ним маленькую операцию и зарядить в пушку для сбивания.

– В пушку? Скажешь тоже. Это уже мюнхгаузенщина какая-то получается…

Договорить самокатчик не успел. Окружающую тишину разорвали противные вопли сирены, и на летном поле все мгновенно пришло в движение. Один за другим самолеты начали взлетать, исчезая в безоблачном небе, чтобы вступить в очередной воздушный бой с неведомым противником. Ну а меня ждала очередная незапланированная встреча. Рандеву с прошлым продолжается и завершаться явно не намерено.

* * *

Едва семь самолетов превратились в черные точки и исчезли вдали, как в небе замаячила восьмая, стремительно увеличивающаяся в размерах. Аэроплан шел на посадку, и со стороны могло показаться, что им управляет пьяный. Аппарат буквально «гулял» в воздухе, а когда каким-то чудесным образом умудрился наконец-то сесть, стала ясна причина воздушного «гуляния». Досталось машине изрядно: корпус измочален пулями, хвостовик держится на честном слове, одно из колес отлетело в сторону. У самолета уже суетились техники, а рядом стоял мой старый знакомый Федя Юрков, взъерошенный, с шарфом, перепачканным мазутом, но не побежденный…

Меня увидел. Ну, теперь будет болтовни море, а хвастовства океан…

Так и есть…

– …Черт его знает, откуда взялся этот желтобрюхий летун! Не иначе, как из ада вынырнул! Но хорош, хорош, мерзавец! Я и «матрешкой» его, и «лебедем» достать пытался, а ему все нипочем! В итоге, обменявшись любезностями, мы разошлись до следующего свидания…

Непонятно, перед кем Юрков так выделывается. Ни мне, ни другим приезжим до подвигов пилота дела нет. Гораздо интереснее, что скрывается в деревянном ящике, который несут двое крепких молчаливых солдат. И только Юркову содержимое ящика не интересно. Юрков продолжает хвастаться, пока в дело не вступает Докучаев:

– Поручик, у нас мало времени. Нужно взлетать.

– Конечно, конечно, – не возражал военлет. – Я и сам с нетерпением жду того момента, когда можно будет опробовать нашего гиганта в деле. Прошу, скорее к нему. Там уже идут последние приготовления.

Процессия двинулась за Юрковым и оказалась перед еще одним самолетом. Мать частная! Это даже не «Муромец», а нечто большее. Неужели передо мной сам «Святогор»[79]? Внешне очень похож. Вопросительно смотрю на Докучаева, но тот торжествующе молчит, как пленный партизан. Мол, предупреждали вас, Михаил Иванович, что «Отряд-М» и его деятельность полны неожиданных открытий. Так чему вы удивляетесь? Ну, сделали на дуксовском заводе единичный экземпляр «Святогора» по рекомендациям из будущего, так что тут такого? За прошедший месяц должны бы уже привыкнуть к преимуществам всезнаек из будущего.

Привыкнуть, говорите? Можно попробовать. Но как я могу привыкнуть к тому, что пока вся наша команда в количестве семи человек грузится на борт «Святогора», Юрков и еще два неизвестных мне пилота суетятся в кабине. Моторы быстро заводятся, а мне достается в качестве огнестрельного оружия лишь казенный «Маузер»? Хотя тоже неплохо. С96 образца 1912 года с деревянной прицепной кобурой и магазином на десять патронов. Учили и из такого «мини-карабина» стрелять. Это оно мне теперь вместо потерянного Мишкой еще в Мазурских озерах рублевского револьвера.

Еще в качестве утешения в наличии имеется подаренный вместо бебута (тот пропал там же, где и револьвер) самсоновский нож[80]. Вещь! Хоть и старинная, но зато надежная. В прежние времена ценилась на вес золота среди охотников-медвежатников. Конечно, тут главное, чтобы руки из того места росли, а уж дальше сумеешь управиться…

В это время Докучаев и еще шестеро вояк, чьи лица скрывают черные балаклавы, достают из «секретного» ящика кое-что поинтереснее пистолета и ножа. Вижу очередной невообразимо фантастичный для нынешнего времени новодел, чем-то напоминающий ППД[81] с коробчатым магазином. Ну, ребята! Это уже ни в какие ворота не лезет! Заставляют стрелять из «Наганов», «Маузеров», «Кольтов», «Льюисов» и прочего антикварного старья, к более «современной» технике не подпускают, а она, оказывается, в наличии очень даже имеется!..

Нет, я не гордый, я согласен на медаль. Дайте хотя бы пистолет-карабин системы Фролова, сконструированный под трехлинейный патрон[82]. А что вместо этого? Тьфу!

Я негодую, а сидящему возле меня типу, похоже, все равно. Он сосредоточенно перелистывает блокнот с какими-то записями. Мне удалось мельком увидеть размашистые строчки: «порционные – по 39 коп., жалование за месяц – 90 коп., на табак – 86 коп., за „крест“ – 6 руб., за медаль – 4 руб. 50 коп., фотографии в ателье (за 6 шт.) – 2 руб. 50 коп.». Зачем это ему? Моя бабушка так в девяностые делала, когда в магазинах ценники за ночь менялись – фиксировала перепады, вместе с другими ругая дефолт и тех, кто Союз развалил. У меня, спустя много лет, по этому поводу даже спор возник с Гришкой Поповым. Это мой питерский знакомый, историк-любитель, буквально помешанный на незначительной исторической мелкоте. И важность мелкоты он отстаивал с двойным упорством. «…Возьмем того же Поля, моего коллегу из Франции, – горячо доказывал он мне. – Я как-то спросил его, что более всего ценят сейчас на рынке, торгующем архивными документами, так он ответил не задумываясь: „Если предложить антиквару, к примеру, неопубликованное письмо Наполеона Первого, то можно довольно хорошо заработать, но… Но можно стать гораздо богаче, имея на руках всего лишь приходо-расходную книжку французской хозяйки, матери семейства, с записями ее трат и поступлений за годы с тысяча семьсот восемьдесят девятого по девяносто четвертый. Кто знает, сколько она платила за пучок лука в день взятия Бастилии? Или чего стоила ей кринка молока утром того дня, когда голова Луи Капета[83] упала в корзину? Как вознаграждала она в год падения Робеспьера прислугу за мытье полов и набивку нового матраса? Вот главные, неизвестные пока нам сокровища…“