Семья Эглетьер. Книга 2. Голод львят - Анри Труайя

Шум и дорожное движение на рю Бонапарт взбодрили, захватили его. Он шел без всякой цели и думал о Жан-Марке, занимающемся с Кароль любовью. Отчетливость образов леденила его. Его собственный двойник проникал в тело его жены. Это было ужасно, нестерпимо! Она была достаточно порочна, чтобы сравнивать двух мужчин. Несомненно, даже находила больше удовольствия в юношеских упражнениях своего пасынка, чем мужа. Она, конечно, говорила об этом Жан-Марку, у которого от ее слов кружилась голова. Он считал себя героем греческой трагедии. А был лишь маленьким негодяем, трусливым и бесхарактерным. Карманным воришкой. Сколько кривлянья он разводил перед отцом на протяжении долгих месяцев! И это он, Филипп, платил за его комнату. Он раскошеливался, чтобы сыну было удобнее забавляться с его, Филиппа, женой. Его принимали за дурака! Именно это, пожалуй, и есть самое горькое! Отвращение усиливало страдания. Досада умножала гнев. Одураченный, обманутый, осмеянный, он вновь обретал всю душевную силу. Он остановил проезжающее такси, нырнул в него и рухнул на сиденье.

— Куда едем? — спросил таксист.

Жан-Марк натянул старый свитер горчичного цвета, завязал вокруг шеи темно-зеленый шарф, посмотрел на часы и убедился, что в очередной раз опаздывает. Он должен был в десять часов забрать из дома Валерию, а было уже двадцать минут одиннадцатого. Ну что же, она привыкла! Впрочем, для того, чем они сегодня будут заниматься без машины… Жан-Марк вышел из комнаты и закрыл дверь. Дойдя до конца коридора, он вздрогнул. Отец тяжело, ступенька за ступенькой, поднимался ему навстречу, держась за перила.

— Что случилось, папа? — обеспокоенно спросил Жан-Марк.

Филипп ступил на площадку и выпрямился. Он дышал порывисто. Лицо его было серьезным.

— Вернись-ка, — сказал он. — Мне нужно поговорить с тобой.

Жан-Марк возвратился в комнату вместе с отцом, который следовал за ним. Едва прикрыв дверь, он почувствовал нарастающую тревогу. Ледяной взгляд пронизал его насквозь. Со сведенным судорогой лицом Филипп неожиданно закричал:

— Ты хорошо посмеялся надо мной вместе с Кароль!

В тот же самый момент он поднял руку. От пощечины, влепленной со всей силой, в черепе у Жан-Марка зазвенело. Он зашатался. Вкус железа наполнил рот. Его левая щека горела. Он отпрянул к стене, ноги у него стали ватными. Отец тяжело дышал, черты его были искажены. Ударит ли он еще раз? Нет, овладел собой, мертвенно-бледный, обрюзгший, застывший. В его глазах уже была не смертоносная искра, а безмерное отвращение.

— Даже не думай появиться в доме, — сказал он задыхаясь. — Я не хочу тебя больше видеть… Даже слышать о тебе не хочу… Никогда, никогда!.. Ты и я вместе — с этим покончено, ты понял?.. Покончено!

Секунду спустя дверь хлопнула. Жан-Марк остался один, совершенно без сил, в ушах звенело, как после смерча. Стремительность и жестокость всей этой сцены оставила у него впечатление ирреальности. Одно было несомненно для него: вся его жизнь обрушилась в две секунды. Было что-то пагубное в этой запоздало грянувшей истине. Ну почему произошло так, что катастрофа, которой он опасался на протяжении всей своей связи с Кароль, случилась после того, как он порвал с ней? Теперь он платил за то, в чем уже не был виновен. И даже не мог привести в доказательство своей невиновности то, что все уже в прошлом. Не существовало никаких сроков давности для подобного преступления. Он навзничь упал на кровать и лицом зарылся в подушку. Слезы обжигали его глаза. Кто рассказал отцу? «Не имеет значения! Как он, наверно, страдает! Как презирает меня! Как ненавидит!» Сознание собственной низости отнимало всякое желание оправдываться, бороться, жить. Жан-Марк перевернулся на спину, закурил сигарету. У дыма был солоноватый привкус. Что с ним будет? Изгнанный из семьи, опозоренный, проклятый!.. Трещина на потолке. Спокойная неказистая мебель. Только дерево, железо, безликая ткань. «Я — негодяй». Он был негодяем, как другие были брюнетами или блондинами, подагриками или гомиками. Ему захотелось потушить сигарету о собственную руку, чтобы испытать свое мужество! Он медленно приблизил ладонь к горящему концу. Осталось преодолеть два сантиметра. Его оттолкнул страх. Он затушил окурок в пепельнице. В то же время подумал, что на самом деле никогда не собирался обжечь себя этой сигаретой, просто играл, чтобы внушить себе страх, что как в малом, так и в крупном был трусом. Теперь он уже не плакал. Его страдание было слишком глубоким, чтобы истечь в слезах. Шли минуты, а он даже не думал посмотреть на часы. Слабое тиканье терзало вену на его запястье. Потому что его будущее пошло теперь прахом!.. Всякий раз, когда он пытался стряхнуть с себя этот омерзительный гнет, он снова видел перед собой бледную маску с налитыми кровью глазами, чувствовал жар на своей щеке. Ему никогда не избавиться от отцовской пощечины! Всю жизнь, день за днем… Поглощенный своими мыслями, Жан-Марк едва услышал стук в дверь. Голос позвал его:

— Жан-Марк! Ты здесь?

Он узнал Валерию, с досадой встал и пошел открывать.

— Я ждала тебя больше часа, — сказала она входя. — Что случилось? Что у тебя за вид?

— Мне ужасно противно, — сказал он.

— Почему?

— О, ничего…

— Ну нет, скажи мне!

Он заколебался, потом нехотя буркнул:

— Я поругался с отцом.

— Из-за чего?

— Да скверная история!

Валерия улыбнулась. Догадалась? На это она была способна! У девушек такая интуиция! Нет, она не знала. Просто делала вид. Чтобы его подразнить. Она все еще улыбалась. «А если бы я ей сказал, до чего я дошел?!» Это намерение ужаснуло, возмутило Жан-Марка. У него возникло грязное желание соскользнуть еще ниже, узнать, до чего он может опуститься.

— Какая скверная история? — спросила она. — Объясни…

Он услышал, как прошептал:

— Это из-за Кароль.

— Твоей мачехи?

— Да, я с ней спал. Отец узнал. Я настоящий негодяй, да?

Он наблюдал за реакцией Валерии. Она какое-то мгновение молчала. Затем улыбнулась, сощурила глаза и сказала:

— Представь себе, я в этом не сомневалась! Она скорчила такую рожу, когда увидела нас в Бромее! Она влюблена в тебя как корова, эта тетка!

Валерия смотрела на него, наклонив голову, с воодушевленным и лукавым видом. «Это как раз та реакция, которая у нее и должна была быть!» — подумал он с разочарованием.

— Конечно, — продолжала она, — твой отец и не мог оценить! В его возрасте это не смешно!

— Что, как ты сказала, не смешно?

— Какая белиберда! Ладно, не думай больше об этом! Все уладится!..

Она прильнула к нему, плотно прижавшись грудью. Он обнял ее. Невозможно! Его отец как будто еще присутствовал в комнате, все видел… А, ладно! Тем более! Он ощутил своим ртом бархат ее губ, которые сами себя предлагали. Внезапно отяжелевшая, она потянула его к постели. Такого он не предполагал. Но не наилучший ли это был способ забыть обо всем? Падение, ночь, погружение… Он занимался любовью с ней так, словно утолял жажду мести. Потом, опустошенному и подавленному, ему стало еще омерзительней. Валерия мылась и причесывалась за ширмой.