Кольцо с изумрудом - Мэй Макголдрик

– И что вы собираетесь делать? – унимая дрожь и стараясь говорить спокойно, спросила Элизабет.

Эмрис подавил в себе желание немедленно обнять ее, прижать к себе и утешить. Как это было бы просто! Ведь она боится. И боится, как он догадывался, именно его.

Но он на самом деле был сердит! Еще бы! Она оставила его в дураках! Он ни сном ни духом не подозревал, что Филипп и она – это один и тот же человек. Вот чертовка, так его провела! Детский портрет произвел на него огромное впечатление. Любовь и нежность, которыми дышало невинное личико, его растрогали. И тут, буквально через несколько минут, вошел художник – не Филипп, которому он собирался бросить вызов, а она сама, Элизабет.

Он и сейчас еще не решил, что надо делать дальше. Как ему поступить?

Элизабет опустила глаза под его пронизывающим взором и стала рассматривать узор на застежке. Ее тяготила эта затянувшаяся пауза. Возможно, он передаст ее властям. Тогда ей никогда больше не увидеть Джеми.

– Расскажите мне все.

– Вы хотите выслушать мою историю? – удивилась она. – К чему? Что бы я ни сказала, разве это повлияет на вас?

– В том случае, если я уже принял решение.

– А разве это не так? – спросила Элизабет. – Разве оттого, что я выверну перед вами свою душу, ваше мнение может измениться и вы не передадите меня властям? Вы что, дадите мне хоть какой-то шанс?

Эмрис слегка ослабил хватку.

– Я даю вам несколько минут и возможность объяснить свое поведение. В обмен я хочу услышать от вас правду. И только правду. – Эмрис подтолкнул ее к креслу и усадил в него.

С того места, где она сидела, грозный шотландец, возвышавшийся над ней, выглядел устрашающе. В отблеске огня был виден только силуэт его мрачного лица. Интересно, какую такую «правду» он хочет от нее услышать. Сидя в темноте кабинета, съежившись на жестком кресле, она не питала надежд на то, что он предоставит ей хоть какой-либо шанс.

– Молчание не улучшит ваше нынешнее положение, – грозно предостерег ее Эмрис. – Я что, должен вам напомнить, как отнесутся ваши собратья по цеху к тому, что вы выдавали себя за другое лицо и были посвящены в секреты их мастерства, которые они блюдут с такой тщательностью? Вы что, не знаете, как к этому отнесется флорентийская гильдия живописцев? Для начала они вас проклянут, обозвав исчадием ада. Вы что, дожидаетесь, чтобы я передал вас в их руки?

Она опустила глаза и отрицательно покачала головой.

– Тогда говорите! Я должен знать, когда и по какой причине вам пришла в голову столь извращенная идея.

– Но… тут нет никакого извращения! – не смогла сдержаться Элизабет. – И никакого злого умысла. Я никогда не делала ничего плохого, ничего, что могло кому-нибудь навредить. И если бы я на самом деле была мужчиной, то меня продолжали бы… уважать, ценить мой талант и мои работы. Но теперь, когда выясняется, что я не мужчина, я почему-то превращаюсь в исчадие ада. Я не имею к аду никакого отношения. Мой талант дан мне Богом, и я должна была его использовать. И я его использовала для того, чтобы кормить свою семью, чтобы позаботиться о близких. В этом нет ничего плохого!

Эмрис смотрел на ее раскрасневшееся лицо. Увлеченность и жар, с которым она говорила, свидетельствовали, что она искренне в это верила.

– Но ведь у вас есть родня в Англии. Вы занимали определенное место в обществе, имели дом, семью. Почему вы все это бросили?

Элизабет молчала. Она не могла ему всего рассказать. У нее не было оснований доверять ему. Если она соврет ему кое в чем, ничего страшного! Тем более что сам он вовсе не являл собой образец честности.

– Мне трудно вам поверить, поскольку вы по сути почти ничего не рассказали. – Эмрис видел, как в ней происходит внутренняя борьба. Наконец она решилась.

– Мне пришлось бежать от отца.

– Сэра Томаса Болейна?

Элизабет кивнула.

– Не думаю, что он когда-либо по-настоящему считал меня дочерью. Но не в этом дело. Обстоятельства вынудили меня бежать.

Плечи ее поникли, она умолкла. Видимо, груз воспоминаний до сих пор был тяжел.

– Что подтолкнуло вас к бегству? Я уверен, что ваш отец не был монстром, как бы он к вам ни относился.

Эмрис отошел от нее и присел на стул перед письменным столом. Он все еще сохранял суровый вид.

– Да, верно, – тихо прошептала она, возвращаясь в памяти к событиям того ужасного дня. – Но он никогда прежде не пытался… использовать меня так, как в тот день, когда я вынуждена была бежать.

– Использовать вас?

– Он хотел послать меня в постель к своему повелителю, – произнесла Элизабет, стараясь сдержать дрожь в голосе. – Короля Генриха в последний день турнира посетило желание уложить меня в свою кровать, и этот развратный сифилитик поручил моему отцу доставить меня к нему. Отец принялся убеждать меня, что это честь для всей нашей семьи.

Эмрис вспомнил тот день. Какой красивой Элизабет выглядела среди толпы на трибунах. И как он отдал ей кольцо – приз, полученный Франциском, выигравшим пари у Генриха. Лицо Эмриса помрачнело.

– Проклятый ублюдок! – тихо выругался Эмрис. Как это похоже на английского короля! Порочный развратник! Конечно, дело в нем. Как он мог позволить какому-то шотландцу оказывать знаки внимания дочери его придворного. А ведь до того, как Эмрис расспросил герцога Бурбонского об Элизабет, он даже не знал, кто она такая! Какая гнусность! Как мелочно и подло Генрих хотел отомстить! Конечно, он не мог запретить Эмрису ухаживать за Элизабет. И Болейн ему тоже был нужен, он хороший дипломат. Тогда Генрих решил отыграться на невинной и ни о чем не подозревавшей девушке. Цена за внимание шотландца.

– И вы пошли? – стиснув зубы, процедил Эмрис. Он был ужасно зол. Не на нее. На себя.

– Нет, я скорее бы умерла, чем пошла к нему. – Элизабет взглянула на свечку, одиноко мерцавшую на письменном столе. – Я так и сказала отцу.

– И это он вас тогда избил?

– Да, оба раза. – Она повернулась к Эмрису. – Как вы догадываетесь, он отнюдь не пришел в восторг от моего ответа. Тогда я поняла, что мне надо бежать. Отец заботился обо мне, когда я жила в Париже. И пока я находилась на его попечении, я зависела от него, принадлежала ему, как какая-нибудь охотничья собака, или висящая на стене сабля, или другой предмет обстановки. Он мог продать меня, извлечь для себя выгоду из моего тела. – Ее глаза гневно блеснули. – Я предпочла бы смерть такой жизни. Я слишком ценю себя, чтобы позволить кому-либо распоряжаться мною!

Эмриса одолевали смешанные чувства. И ему трудно было сказать, какое из них было хуже. Чувство вины за то, что именно его внимание, оказанное ей когда-то, повлекло за собой целую вереницу событий, или просто терзающее душу сожаление за то, что ей пришлось пережить…

– Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос. Каким образом я вписывался в ваши планы? Зачем вы пришли ко мне в ту ночь?