По следам фальшивых денег - Иван Погонин

– Так это же прекрасно! В России исправники так не живут!

– Да, в материальном отношении здесь куда лучше. У меня урядники, пожалуй, не пойдут в Россию становыми приставами. Их у меня двое: один отставной штабс-ротмистр, а другой надворный советник с высшим образованием. Мне, не имеющему чина, прямо-таки неудобно ими командовать. Впрочем, я лишний раз и не командую, службу они знают прекрасно. С материальной стороны все хорошо, а вот с другой… Вам на государственной службе состоять не приходилось?

– Нет, всю жизнь на частных предприятиях тружусь, – соврал Тараканов.

– Тогда вы, пожалуй, меня не поймете. Но я все-таки постараюсь объяснить. Видите ли, на прииске две стороны: владелец с администрацией и рабочие. И я должен законные интересы обеих этих сторон одинаково блюсти: смотреть, чтобы среди приисковых воровства и иных каких беспорядков не было, но в то же время и от притеснений администрации их оберегать. Я должен быть беспристрастным арбитром. А разве я могу таковым быть, коли целиком и полностью со всеми потрохами от приискового начальства завишу? Ведь это оно мне и жалованье платит, и квартирой обеспечивает, и огородом. И как тут быть прикажете? В тысяча девятьсот седьмом году, я тогда только служить начал, летом началась на приисках эпидемия дизентерии и тифа. А надо вам сказать, что большинство рабочих у нас – китайцы, народ забитый и абсолютно не взыскательный. Вы знаете, они кузнечиков едят! Но в тот раз даже у них терпение лопнуло. Как-то утром собралась у моего дома толпа. Выхожу, спрашиваю, в чем дело, а они: «Насяльника! Васе булаголодие! Не мозем мясо кусать, совсем-совсем плохо мясо!» Я вижу, дело к беспорядкам идет. Приглашаю фельдшера, понятых и иду приисковый амбар осматривать. А к амбару на сажень не приблизиться – такая оттуда вонь. Закрыл я нос платком, зашел, открываю первую попавшуюся бочку с солониной, смотрю, а мясо все в червях! Составил протокол и велел всю эту гнилятину в болоте потопить. И что вы думаете? Вместо того чтобы за предотвращение бунта поблагодарить, начальство меня чуть с места не погнало. Управляющий приисками донес генералу, что я бракую годную провизию и тем причиняю приискам убыток. Вызывает тот меня и начинает распекать: «Если, говорит, вы не сумеете ужиться с вашей приисковой администрацией, то вам придется оставить службу». Я, естественно, начинаю оправдываться, все в подробностях рассказываю, говорю, что иначе поступить было нельзя, не то пожгли бы прииск китайцы. Генерал помолчал, потом встал и говорит: «На первый раз я ограничиваюсь предупреждением, а если подобное повторится – ищите себе другое место. И запомните: между вами и приисковым начальством должны быть мир и согласие, иначе вам у меня не служить». Вот и служу-с в мире и согласии. Порою так горько станет, что думаешь: плюну на все, уйду! Кое-что на черный день скопил, поищу другого места. И тут же мысль в голову: а как оно на другом-то месте будет? Не так же? Везде хорошо, где нас нет… Так вот и тяну до пенсии и не знаю, дотяну ли. Сейчас у нас управляющий ничего, с ним жить можно, только он скоро уходит. И кто после него будет, неизвестно. И ничего не сделаешь. Особое ведомство, приисковое. Здесь, батенька, Нерчинско-заводской округ! Давайте, милостивый государь, выпьем!

Опрокинув рюмку, Игошин тяжело вздохнул и глубоко затянулся. Меланхолически глядя через окно на темные силуэты тянущихся по берегам лесистых гор, он задумчиво барабанил пальцами по откидному столику. Потом посмотрел на часы:

– А что это мы как монахи в келье сидим? Может быть, на верхнюю палубу поднимемся? Как тут насчет женского полу?

– Я вовсе не против прогуляться, заодно и каюту проветрим.

Новоиспеченные приятели поднялись в кают-компанию. Тут и вправду было шумно и весело: за обеденным столом сидело человек двадцать, часть из них выпивала и закусывала, часть резалась в лото. За маленьким столиком у окна играли в преферанс. На противоположном от двери конце помещения стояло фортепьяно, за которым сидел длинноволосый господин и весьма недурно играл какой-то модный мотив.

– Ба! Да этот ухарь за пианино мне по службе знаком, – сказал пристав.

– Кто такой? – спросил Тараканов.

– Мошенник. Десять лет назад я в Сретенске надзирателем служил, в ту пору он и попал в поле моего зрения. Живым товаром торгует.

Чиновник сыскной полиции Тараканов про такую торговлю знал не понаслышке, но коммерсант Эриксон переспросил с недоумением:

– Чем, простите, торгует?

– Не чем, а кем. Дамами и барышнями.

– Это как-с?

– А вот так-с. Тут, батенька мой, не столицы, тут Сибирь! Шляются вот такие, как этот тапер, личности по пристаням и вокзалам да по разным увеселительным заведениям, знакомятся с разными женщинами и уговорами да посулами соблазняют их дальше на восток ехать. А там продают в дома терпимости.

– Ничего не понимаю? Это работорговля какая-то получается!

– Почему же работорговля? Большинство из этих дамочек по собственной воле соглашается ехать. Бывает, конечно, попадется какая-нибудь наивная курсистка, обманут они ее, наврут с три короба – или жениться пообещают, или чем другим прельстят. Но таких – единицы, а основная масса – по доброй воле. Да и те, кого соблазняют, быстро со своей участью свыкаются и начинают даже удовольствие от своего положения получать!

– А полиция куда смотрит?

– А что полиция? Жалоб к нам не поступает.

В это время к новым гостям кают-компании подошел один из давешних таракановских партнеров по преферансу в сопровождении высокой красивой дамы лет тридцати в великолепном шелковом платье. Она, обмахиваясь веером, так бесцеремонно уставилась на Тараканова, что Осип Григорьевич напрягся.

– Мадемуазель, разрешите познакомить вас с господином Эриксоном.

– Честь имею представиться, мадемуазель, – сказал Тараканов. – Людвиг Теодорович Эриксон, коммерсант, а это – мой приятель Федот Касьянович Игошин, пристав.

Дама, едва кивнув Игошину, протянула Тараканову руку для поцелуя:

– Фрейлейн Роза, певица. Где же такой милый мальчик все это время скрывался?

Эмилия была не так хороша, как на фотокарточке, и непонятно, ретушь была в этом виновата или парижская жизнь. Но узнал Кунцевич девушку без труда.

Он уже третий час сидел в почтовой конторе и успел прочитать от корки до корки две газеты. Наконец дверной колокольчик в очередной раз звякнул, и в контору зашла барышня в демисезонном пальто. В это время в очереди в окошко выдачи заказных писем стояли два человека. Мадемуазель Володко стала третьей. Как только Эмилия получила письмо, Кунцевич поднялся и пошел к выходу с таким расчетом, чтобы оказаться у дверного проема вместе с барышней. У дверей он, надевая шляпу, уронил бумажник, который был зажат под мышкой, а поднимая бумажник, уронил шляпу.

– Черт побери! – выругался Кунцевич по-русски.

– Месье русский? – с приятным удивлением в голосе ахнула Володко.