Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки - Лев Яковлевич Лурье

молодая моторность, которая просто переливалась со сцены в зал, благо там и рампы не было, и так нас всех захватывала. Так она захватывала все меньше и меньше, этот генератор молодой энергии стал давать сбои, что-то не получалось».

Ольга Волкова: «Все неприятности и конфликты были продиктованы очень тяжелым характером. Он был очень нетерпим, очень резок в замечаниях, что в труппе, что на педсоветах, что на заседаниях в управлениях культуры. Он резко высказывался, он ссорился с директорами, которые не могли попасть в ритм его жизни или были достаточно костные. Это всё накапливалось как снежный ком. Отрицательное поле было настолько сильно заряжено, что выжить в нем было практически невозможно. Это неизбежно должно было кончиться чем-то очень и очень неблагополучным».

Людмила Корогодская: «Он стал позволять вещи, которые нельзя было позволять. Шла „Гибель эскадры”, и остался на обсуждение (это было часто) этого дела зритель. Спектакль шел не лучшим образом. Но это бывает через день во всех театрах. Но почему это бывало, может быть, чаще? Потому что артисты были им заколдованы. Они могли развиваться только в его рамках, которые он им задавал. Другое дело, что он это делал интересно. У меня такое ощущение, что они где-то к концу его пребывания устали от замечаний, от нравоучений, от его бесконечной привязанности к системе Станиславского. Он это делал прекрасно, но артистам-то что до этого? Он позволил себе на обсуждении при зрителях говорить об артистах такое, что я как-то вынуждена была уйти, чтобы этого не слышать. Я понимала, что сидит зритель, который ничего не понимает в спектакле так, как он это говорит. Кроме того, это недостойно так себя вести – чтобы он их клял и ругал на глазах у удивленных зрителей. Я, естественно, ничего не говорила. Я много молчала вообще. Когда мы вышли с ним, я ему сказала, что это неприлично, необъяснимо, что это вопиет, что нужно извиниться перед артистами, перед зрителями, ничего не поделаешь. Он мне не сказал ни слова в ответ. Никаких извинений – ничего».

К середине 1980-х в ТЮЗе складывается невыносимая обстановка. Корогодский пытается переломить ситуацию, найти новую точку опоры. Ставит спектакли откровенно на потребу публике, что раньше ему было совершенно несвойственно. Десятками вводит в труппу новых актеров, чтобы выгнать на следующий год. Ничего не получается, театр медленно умирает.

Лев Додин: «Все-таки уважали тех, кто сопротивлялся. Это вечное свойство всех гонителей. Они уважают тех, кто сопротивляется, и презирают послушных. Они могут давать звания, там еще что-то, всякие льготы. Но на самом деле глубоко презирают тех, кто стелется. Я думаю, что в какой-то мере Зиновий Яковлевич, я прошу прощения, но, если говорить так уж честно, в какой-то мере иногда чуть больше уступал, чем надо, мне кажется. Знаете, падающего толкни, они с удовольствием добивали».

Корогодский. Из архива ТЮЗа им. А. Брянцева

Людмила Корогодская: «Он никогда их не посылал к черту. Он никогда их по-настоящему не обижал. Не говорил он того, что он сказал бы вам и мне. С ними он обходился иначе. Они это, наверное, понимали, но не говорили ему, что ты брось вообще лапшу на уши вешать… Они врали, и он врал. И он шел на компромисс. Объяснял это только одним – желанием сохранить ТЮЗ, он боялся».

Творческий кризис, ужесточение цензуры, конфликты с труппой – всё это до поры до времени сходило с рук руководителю ТЮЗа. Смольный, от которого зависела судьба Зиновия Яковлевича, ненавидел Корогодского. Но там боялись его покровителя – Георгия Товстоногова с его всесоюзной славой и московскими связями. Были такие фигуры в городе, которые местному начальству были не по зубам – Дмитрий Лихачев, Даниил Гранин и Товстоногов. Но тут Корогодский совершает роковую для себя ошибку.

Мария Ланина: «Именно в это время произошел у него конфликт с Товстоноговым, и Георгий Александрович, который был всевластен в этом городе, начал создавать определенную атмосферу вокруг ТЮЗа, в которой существовать было очень сложно. И было понятно, что дело клонится к тому, что Зиновия Яковлевича попытаются убрать».

Ольга Волкова: «В 1984 году в лаборатории режиссеров народных театров обсуждается вопрос темы действенного анализа. Слушатель спрашивает: „Владеет ли ею Товстоногов?” Зиновий Яковлевич, задумавшись, говорит: „Пожалуй, нет, там другая методика, тоже очень сильная, но другая”. Эта стенограмма попадает в тот же день в руки Георгия Александровича, приправленная какими-то очень странными словами, которые Георгий Александрович счел оскорбительными. В стенограмме, попавшей к Товстоногову, содержалась реплика Корогодского, что БДТ – мертвый театр, невероятно задевшая мэтра. Оскорблен он был до такой степени, что назвал Зиновия Яковлевича предателем, объявил, что он руконеподаваем и что он никогда в жизни ему не простит».

Дмитрий Циликии: «Ну и якобы Георгий Александрович сказал, что я его породил, я его посадил на это место, я это и прекращу. Высказался в этом духе. Редкая штука, я не думаю, что когда планировалась эта операция омерзительная с Корогодским, я не думаю, что каким-то образом Товстоногов был в курсе».

Как только стало известно о конфликте Товстоногова с Корогодским, ТЮЗ подвергся массированной атаке. Руководящие органы стали буквально перекрывать кислород театру. От Корогодского требуют немыслимых компромиссов, на которые он вынужден идти. Ставятся махрово советские пьесы ужасающего качества.

Мария Ланина: «Не случайно появление этой жуткой директрисы Людмилы Федоровны Вальчук, такой генеральской жены, которая вызывала меня, когда я была уже завлитом, давала мне передовицу из „Правды” и говорила, что я должна найти драматурга, который напишет пьесу по передовице».

Дмитрий Циликии: «У нее сразу начались конфликты, с Корогодским. Эти конфликты, дошли до того, что он все-таки лег в больницу с каким-то нервным истощением. Он действительно от перенапряжения просто не спал. Он лег подлечиться и сказал, что не вернется в ТЮЗ, пока она там. И она ушла, она вынуждена была уйти. У нас нет диктофонной записи, но, уходя, она якобы сказала: „Хорошо, я ухожу, но и его не будет”».

27 апреля 1986 года Корогодский не выходит на работу. В его кабинете обыск. Главному режиссеру ТЮЗа предъявлено обвинение по 121-й статье – мужеложество – испытанный способ расправы властей со своими противниками. Накануне проведена милицейская операция, откровенно напоминающая инсценировку. Расправа состоялась. Двери ленинградского ТЮЗа закрылись за Корогодским навсегда.

Лев Щеглов: «То, что ему было предъявлено, – это просто было безумие, потому что ему пытались предъявить не просто гомосексуальный контакт, который в те наши замечательные советские годы осуждался статьей до