Когда распахиваются крылья - Екатерина Андреевна Самарова

вскочил, отбросив одеяло, и выпученными глазами прижался к стене, спросонья не понимая, что случилось.

— Это что такое?! — тихо спросил Толя, тыча под нос Тёмке ботинок без подошвы.

Все ещё сонный, но уже испуганный взгляд Тёмки заметался, как маленькая птичка в большой клетке, по его чулану, по отцу, по ботинку. Тёмка ещё не успел понять, что происходит.

— Я спрашиваю: это что такое? — так же тихо повторил дядя Толя.

Страх в глазах Тёмки сменился ужасом. Он попытался отползти назад, но там была только стена. Одной рукой он нащупал и сжал до посиневших пальцев подушку, как будто хотел ей замахнуться. Или спрятаться за ней.

— Это… Я… случайно… Не хотел… — пролепетал он, бледнея на глазах и покрываясь красными пятнами.

— Случайно? — спокойно спросил Толя. Потом хмыкнул и, размахнувшись, изо всех сил ударил сына по щеке. От оглушительного шлепка я сделал ещё несколько шагов назад и чуть не упал, запутавшись в занавеске, — Гоша опять успел подставить руку.

Тёмка тоненько всхлипнул — почти тем же девчачьим голосом, как тогда, в столовой, и скатился с кровати. Одна его нога застряла в пододеяльнике, он с тяжёлым стуком приземлился на колено, быстро выпутал ногу и, поскуливая, отполз в сторону шкафа. Он, кажется, забыл, как говорить — только тихо мычал, с ужасом неотрывно наблюдая, как к нему приближается, словно в медленной киносъёмке, отец. Я неосознанно вцепился в занавеску. Время как будто замерло, стрелки приклеились к циферблату и затихли.

— Беги! — не выдержал я. — Тёмка, беги!

Но Тёмка не слышал, все так же беспомощно прижавшись спиной к шкафу. Правая щека его налилась кровью, покрасневший глаз чуть-чуть заплыл. Он не сводил глаз с отца. Толя подошёл к нему вплотную, размахнулся и ударил второй раз. Тёмкина голова дёрнулась, он затылком ударился о дверь шкафа, так что по квартире прошёл лёгкий гул.

— Случайно, говоришь? — заорал на него Толя. — Знаешь, сколько стоили эти ботинки? Знаешь, сколько мы на тебя, урода, денег тратим? Чтобы ты потом вот так ботинки рвал? На какие деньги теперь тебе новые покупать? А? Где, спрашиваю, деньги взять на новые ботинки?

Тёмка спрятал мокрое лицо в ладонях. Из-под пальцев виднелись только корни волос и красный, в крупных каплях пота лоб. Я ошалело смотрел на забившегося в угол Тёму и его отца, обычно невысокого и худощавого, но сейчас возвышавшегося над сыном, как гора, и пытался осознать все, что только что увидел.

— Ещё раз спрашиваю, — вкрадчиво спросил Толя, — где я должен взять деньги? А, Тёма? Где?

Тёма глухо всхлипнул и пробормотал что-то в ладони.

— Где? Я не услышал.

Тёмка опять сказал что-то тихо и невнятно. «Да скажи ты уже нормально!» — со смесью испуганного раздражения на Тёмку и ужаса перед его отцом подумал я.

Толя склонил голову, как будто слушая сына, а потом без предупреждения пнул его по голени.

— Хватит мямлить! Говори нормально!

— Не знаю! — выпалил Тёмка, подбирая ноги под себя, и его голос сорвался, как подстреленная птица. Он снова спрятал лицо в руках.

— Не знаешь, значит? Так какого хрена порвал ботинки? — заорал Толя. — Сегодня ботинки, вчера рубашка почти новая! Думаешь, мы тут деньги штампуем, чтобы ты одежду портил?

— Это не я! — зарыдал Тёмка. — Это Васян-неудачник! Это он вылил на рубашку еду! Он порвал ботинки!

— О, теперь будешь ещё на других сваливать? А ты что, не мужик, чтобы ответить? Баба сопливая, да? Ноешь, как баба, сдачи дать не можешь, как нормальный мужик. Что ты за урод такой?

Тёмка затрясся всем телом. Из-под сомкнутых ладоней были слышны только сдавленные всхлипы. «Встань! — снова с непонятно откуда взявшимся раздражением подумал я. — Встань и ударь его! Ты же больше и сильнее!». Но Тёмка продолжал сидеть на полу, сгорбившись и подобрав под себя ноги, напоминая уродливую личинку насекомого.

— Он не ударит отца, — тихо проговорил Гоша рядом со мной.

— Почему?

— Потому что это его отец. Самый близкий человек на земле. Он — единственный человек, кому в этом мире есть до Тёмки дело.

— Серьёзно? Он? — я нервно хмыкнул. — Да он же сейчас его прибьёт!

Но Гоша ничего не ответил.

Толя снова, в этот раз послабее, пнул сына, так что Тёмка слабо всхлипнул, и с устало-удовлетворённым видом сел в кресло. Потом, видимо, вспомнив о чём-то, встал и прошёл мимо Тёмки, как будто даже не заметив его, сидящего в углу на коленях, на кухню. Через минут пять он вернулся с кружкой чая и бутербродом с огромным куском колбасы.

— Хватит ныть! — раздражённо бросил он Тёмке. — Быстро сел в кресло и заткнулся!

Тёмка не отреагировал. «Вставай! — снова подумал я. — Он тебя сейчас прибьёт! Чего ты тормозишь?»

Но Толя, видимо, устал кричать, потому что он мирно сел за стол, подобрал первую попавшуюся газету и углубился в неё. Каждая секунда растягивалась, как жвачка, не исчезая, а как будто зависая над головой тоскливым ощущением угрозы, от которого хотелось залезть под стол и спрятаться. Я почти ощущал, как сжимается пружина Толиного терпения: он хоть и делал вид, что читает, но — я чувствовал — краем глаза наблюдал за сыном, как учёный-энтомолог наблюдает за бабочкой в банке. «Вставай! — ещё раз повторил я. — Не тормози! Пожалуйста!»

Наконец Тёмка встрепенулся, проскользил по шкафу вверх и встал на ноги. Чуть помедлив, он прошёл к креслу, которое было с другой стороны стола, тихо в него опустился и, сгорбившись, сжался в почти идеально ровный круг. Его красное лицо пошло пятнами, глаза опухли и налились кровью, на щеках были размазаны слёзы. Это было неправильно, и от этой неправильности жутко — видеть здорового шестнадцатилетнего парня, не просто парня, а Тёмку, который никому не давал спуску, вот таким, похожим на гусеницу-переростка, нелепым, жалким, поломанным, страшным в своей покорности отцу. Он периодически всхлипывал, вытирая все новые набегающие слёзы, но ничего не говорил, лишь ковырял в своих ногтях.

Дядя Толя старательно шуршал газетой, всем своим видом показывая, что внимательно читает какую-то интересную статью. Минут пять прошло в полной тишине. Потом, допив кофе, отец Тёмки встал, взял чашку и пустую тарелку от бутерброда и прошёл за занавеску на кухню. Проследив за ним взглядом, я повернулся к Тёме: тот сидел, так же опустив голову, глотая слёзы, как будто даже не заметил, что отец ушёл.

— Почему так? — не выдержал я. — Это же Тёмка! Почему со своим собственным ненормальным папашей он не может сделать то же самое, что они со своей бандой сделали с Ванькой Тарасовым?