Дело лис-оборотней - Игорь Алимов

Значит, все верно.

Тангуты.

Уныния как не бывало. Отступила слабость: сердце, словно не оно вчера весь день болталось и екало где-то в ямке меж ключиц, гнало кровь по жилам мощно и ровно. Богдан прикусил губу, когда услышал треск ветвей, приближающийся шум шагов.

И тут же он ощутил недоумение.

Как-то не так они шли. Богдан совсем не считал себя специалистом по засадам, по скрытному проникновению и всяким там незаметным просачиваниям – но и он понимал, что преступники (лисонарушители?), приближающиеся к месту своего еще не вполне совершенного злодеяния, к своей ловушке, не должны беззаботно хрустеть сучьями, топать и вполголоса напевать «ах, конь, ты мой конь, хороши копыта…» Тангуты шли прямо на засаду, но… они как будто не знали, куда и зачем идут. Они просто, как еще совсем недавно и сам Богдан, бродили по лесу. И шли они сейчас не к капкану, а немного мимо него.

Богдан ощутил уверенность в этом за мгновение до того момента, как из кустов, в которых четырьмя часами раньше скрылась раненая лисичка, шумно раздвинув хлесткие ветви, полные потемневшей в сумерках листвы, показались Вэймины – и тут их песня оборвалась.

Они заметили капкан.

Именно – заметили. Шли они явно не к нему.

— Смотри, — проскрипел старший. Голос у него был хриплый, низкий, какой-то… наждачный, что ли. — Этот мы еще не видели.

Младший присел на корточки, осторожно потрогал землю вокруг капкана..

— Кровь, — глядя на пальцы, заметил он негромко и с отчетливой ненавистью в голосе. Поднялся, отряхивая руки. — И на земле кровь. Этот пожиратель падали и поймать, и забрать ее успел. Теперь режет где-то…

Старший разразился потоком каких-то неразборчивых – возможно, на незнакомом Богдану языке, — но явных и бесспорных ругательств.

— Когда? — пробормотал младший удрученно. — Мне сказали, он в больницу пошел…

И тут Богдан понял яснее ясного, что они говорят о нем.

Словно подброшенный пружиною, он в нарушение всех планов резко встал из укрытия, поправил тут же съехавшие на кончик носа очки и, понимая, что и Борис, и Арсений сейчас про себя энергично шепчут о нем что-нибудь весьма нелестное, звонко и повелительно крикнул:

— Подданные возле капкана! Нам пришла пора поговорить начистоту!

«Ай да драгоценный преждерожденный Лобо! — в некотором ошеломлении думал честный Ябан-ага. — С новой пришел! И какая молоденькая да миленькая! Кокетка… смеется-то как! И драгоценный преждерожденный Лобо тоже смеется. Будто они сто лет знакомы!»

Если бы добрый харчевник ведал, что в доме Стаси, с которой он привык видеть в «Алаверды» преждерожденного Лобо последний месяц, большое несчастье, он и совсем растерялся бы, не зная, что думать о несообразном и малодостойном благородного мужа поведении старинного приятеля и завсегдатая.

— А в детстве меня дразнили бабкой-ежкой, — доносились до Ябан-аги отдельные реплики. — Я та-ак обижалась, та-ак ревела!

— Отчего же столь очаровательную девушку так называли? — несколько картинно удивлялся его старинный приятель.

— Ну как же? — смеялась кокетка. — Потому что меня зовут Йо-ошка!

Впрочем, йог Гарудин совершенно не отреагировал на то, что Баг пришел в излюбленную харчевню с новой девой, и это Ябан-агу несколько успокаивало. А уж то, что Баг не представил юницу Гарудину, даже не показал ей эту многозначительную достопримечательность харчевни, свидетельствовало о том, что либо преждерожденный Лобо в глубине души несколько совестится своим легкомыслием – и это правильно; либо у них с этой болтушкой не намечается ничего серьезного – и это, при том что Стася своим уважительным и трепетным отношением к Багатуру Лобо очень нравилась почтенному харчевнику, — тоже правильно.

Словом, ничего страшного не происходило. Разве что странное. Но ведь еще в двадцать второй главе «Бесед и суждений» сказано, что благородный муж относится к странностям окружающих с уважением, ибо что одному странно, другому понятней понятного.

«В конце концов, может, им просто поговорить надо», — решил для себя Ябан-ага, с обычным проворством обслуживая дорогих посетителей; размышления никак не отразились на его предупредительности и расторопности.

— О! — Йошка укоризненно погрозила Багу пальцем. — О! Вы же говорили, про Брылястова ни слова… Обма-а-анщик.

Баг простодушно рассмеялся и приглашающе поднял свою кружку с пивом. Укоризненно покачивая головой, Йошка взялась за свою. Кружки сошлись над столом с глухим звуком, какой всегда издает полное «Великой Ордуси» толстое стекло…

Баг едва успел докурить сигару, когда девушка – доверенная помощница пребывающего в отпуске начальника отдела жизнеусилительных зелий Кипяткова – уже в горчичного цвета теплом осеннем халате выпорхнула из подъезда и направилась было в сторону набережной речки Моикэ-хэ[50], как вдруг увидела на своем пути Бага и остановилась, нахмурившись. Баг, протягивая орхидею, шагнул девушке навстречу с выражением наибольшего восхищения, на которое был способен; он тренировался в лицедействе всю вторую половину сигары и вполне преуспел в открытой улыбке, которая в сочетании с простым и мужественным его обликом должна была, по мнению честного человекоохранителя, смягчить сердце девушки и позволить ему увлечь деловитую юную красавицу в харчевню «Алаверды» для доверительной беседы за кружкой пива.

Баг преуспел: Йошка – а девушку звали Йошка Гачева – не отмахнулась от него, как от назойливой мухи, или, упаси Будда, не ринулась прочь, выглядывая повозку такси, дабы немедленно покинуть чуждого правильных церемоний незнакомца; нет, она остановилась, старательно напустив на лицо высокомерную мину, и тут Баг, поражаясь сам себе, плавно и красиво заговорил.

Он в безупречно изысканных выражениях сообщил, что неземная красота девушки поразила его в самое сердце; что уж давно не встречал он таких удивительных женщин; что он приносит свои искренние, из самой глубины души идущие извинения за ту бестактную назойливость, которую проявил полчаса назад и видит только один способ загладить вину – пригласить Йошку на поздний обед или ранний ужин (это уж как она сама соблаговолит назвать) в располагающуюся через улицу очень пристойную харчевню…