Ведьмино отродье - Маргарет Этвуд

– Это правда, – говорит Феликс. – Не видел. – Он потрясен и взволнован: Костыль превзошел сам себя ради него. Нет, не ради него: Костыль превзошел сам себя ради Анны-Марии. И ради пьесы, конечно. Костыль превзошел сам себя ради пьесы. – «О чудо! Как род людской хорош! Прекрасен мир таких людей!» – говорит он.

– «Тебе все это ново», – смеется она. – Бедняга Феликс! Мы испохабили всю вашу пьесу, да?

– Это не моя пьеса, – говорит Феликс. – Это наша пьеса.

Он сам в это верит? Да. Нет. Не совсем.

Да.

Суббота, 2 марта 2013

В субботу Феликс просыпается в полдень, словно с жуткого похмелья, что странно: он не пил накануне. Это эмоциональное выгорание, истощение мозга. Слишком много он думает, слишком много работает, слишком сильно волнуется. Слишком большая отдача, слишком сильное напряжение. Он проспал четырнадцать часов, но совершенно не отдохнул.

В своей страшной старой пижаме, пообтрепавшейся за столько лет, он выходит в гостиную. В окно льется холодный свет, отраженный от снега снаружи и поэтому яркий вдвойне. Феликс щурится, отпрянув от луча света, словно вампир. Почему у него нет занавесок? Он не озадачивался занавесками, для чего? Кто к нему будет заглядывать?

Разве только Миранда, когда выходит гулять и поглядывает сквозь стекло, чтобы убедиться, что с ним все хорошо. Кстати, а где Миранда? Утро – не ее время, а особенно полдень, когда солнце в зените. Она меркнет при ярком свете; ей нужны сумерки, чтобы сиять.

Старый дурак, говорит он себе. Сколько ты будешь цепляться за эту выдумку? Эта иллюзия, словно капельница, что поддерживает в тебе жизнь. Не пора ли выдернуть трубку из вены? Брось свои золотистые блестки, бумажные вырезки, цветные мелки. Прими реальную жизнь: безыскусную, неприглядную, скучную, серую.

Но реальная жизнь вовсе не серая, возражает он сам себе. Она раскрашена во всевозможные цвета, включая и те, которые не различают наши глаза. Вся природа – огонь: все проявляется, все цветет, все бледнеет. Мы, как медленные облака…

Он встряхивается, чешет голову, разгоняя кровь. Пусть прильет к мозгу, ссохшемуся до размеров грецкого ореха. Кофе, вот что ему сейчас нужно! Он кипятит воду в электрическом чайнике, заваривает молотый кофе и выпивает одним глотком, не дожидаясь, пока остынет. Он прямо чувствует, как оживает. Нейроны в мозгу искрятся.

Теперь надо одеться. Джинсы и свитер. На завтрак он делает себе кашу из хлопьев быстрого приготовления, которые наскреб со дна трех коробок. Пора пополнить запасы еды. Нельзя превращаться в иссохшего отшельника из тех, которых находят спустя несколько месяцев после смерти от голода, потому что они забывали поесть, затерявшись в своих видениях.

Да. Теперь он воскрес. Теперь он готов.

Он включает компьютер, заходит в интернет, вводит в строку поиска имена Тони и Сэла. Вот они оба, они и фрагменты из их речей, в трехстах милях отсюда. С ними их коллега: Сиберт Стэнли, министр по делам ветеранов, бледная немочь, слабовольный подпевала и конъюнктурщик, хотя избиратели ему доверяют, потому что знали его дядю и всегда голосовали за Стэнли.

Уже совсем скоро они будут здесь. Феликс ждет не дождется. Интересно, они узнают его или нет? Поначалу, конечно, нет. Он будет держаться в тени, пока злая нечисть делает свое дело. Как они отреагируют, когда мы заставим их думать, что их жизнь висит на волоске? Будут ли мучиться? Будут ли трястись от страха? Да, они будут мучиться и трястись. Даже не сомневайтесь.

Следующая неделя расписана по минутам: они снимают все сцены с Просперо. Времени мало. Нужно снять все в один дубль. Значит, он должен выступить безупречно уже с первого раза. В себе он уверен – все его реплики намертво впечатаны в память, – но, как известно, излишняя самоуверенность до добра не доводит. Помимо слов, есть еще мимика, жесты и позы. Сила воздействия, точность. Надо отрепетировать. Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали. В парус бриг впряг бриз близ берега.

Он открывает платяной шкаф. Вот его волшебная мантия, ее многочисленные глаза поблескивают в ярком солнечном свете. Феликс вынимает ее из шкафа, стряхивает с нее пыль и тонкую паутинку. Впервые за двенадцать лет он надевает ее на себя.

Как будто опять облачился в сброшенную кожу; как будто это не он надел мантию, а мантия надела его. Приосанившись, он глядит на себя в зеркало. Расправить плечи, поднять диафрагму, расслабить живот, дать простор легким. Ми-ми-ми, мо-мо-мо, му-му-му. Проницательный. Необузданный. Неукротимый.

Зловредный дух. Не брызжи слюной.

Теперь: его колдовской жезл. Трость с серебряным набалдашником в виде лисьей головы сама прыгает в руку. Он поднимает жезл над головой. Руку покалывает электричеством. Еще чуть-чуть, и она заискрит.

– Приблизься, мой Ариэль. Ко мне! – произносит он нараспев.

В его голосе слышится фальшь. Где подлинный тембр, где настоящие интонации? С чего он решил, что сможет сыграть эту сложнейшую роль? Просперо слишком противоречив. Титулованный аристократ, скромный отшельник? Мудрый волшебник, старый хрыч, одержимый жаждой мести? Раздражительный и неразумный, добрый и заботливый? Жестокий, умеющий прощать? Слишком подозрительный, слишком доверчивый? Как передать все нюансы, как объять необъятное? Это в принципе невозможно.

Режиссеры, ставившие эту пьесу, пускались на самые разные хитрости. Прибегали к всевозможным уловкам на протяжении столетий. Сокращали монологи, редактировали предложения, пытались втиснуть Просперо в заданные рамки. Перекраивали так и сяк, чтобы он поместился.

Сдаваться нельзя, говорит он себе. Уже ничего не отменишь.

Слишком многое поставлено на карту.

Он повторяет строку. Она должна прозвучать как приказ или как приглашение? Далеко ли находится Ариэль, когда Просперо его призывает? Здесь надо кричать? Или просто возвысить голос? Феликс так часто представлял себя в этой сцене, что теперь растерялся, не зная, как к ней подступиться. Ему никогда не сравниться со своим собственным грандиозным замыслом.

– Приблизься, мой Ариэль. – Феликс наклоняется вперед, как будто прислушиваясь. – Ко мне!

И вдруг слышит голос Миранды, шепчущий ему в ухо. Еле слышно, но вполне различимо:

Феликс роняет жезл, словно тот жжет ему руку. Он действительно это слышал? Да, слышал!

Миранда приняла решение: она будет дублировать Ариэля – конечно, Феликс не станет противиться.

Как умно, как тонко! Она выбрала именно ту роль, которая позволит ей незаметно смешаться с актерами на репетициях. Только он сможет видеть ее, время от времени. Только он сможет ее слышать. Для всех остальных она будет незримой, невидимой для посторонних глаз.