Париж на час - Анна Дубчак

— Да, но у меня есть доказательство ее скрытности, недоверия.

— Вот интересно, как бы это выглядело? Предлагает ей этот миллионер отправиться в Париж, она ему и говорит, подождите, господин Игорь, я только мужу позвоню и спрошу его, вернее, сообщу ему о своем желании лететь с вами в Париж. Да это полный идиотизм! А тебе не приходило в голову, что для нее этот полет был своего рода волшебством, сказкой?! Вот скажи, кто еще мог бы ее так прокатить? Ты на свою зарплату? Она и так тебя сутками не видит и не слышит. Удивительно, как вы вообще при таком раскладе умудрились заделать Машку! Сашка у тебя человек творческий, необыкновенный, ее подпитывать нужно впечатлениями, приятными эмоциями. Ты только вспомни, как долго она уговаривала тебя, чтобы ты разрешил ей работать. Ты ей кто? Господин?

— Алик, да пошел ты…

Седов вышел из морга. Поднялся ветер, пронизывающий, холодный. Он добежал до машины и никак не мог согреться. Уличил жену в неверности. Молодец. Значит, поесть лукового супа в Париже уже приравнивается к измене. Что ж, отлично. Живи теперь один. Мало того, что она терпит тебя, зануду и вообще серость и бесталанность, так ты еще и на ее свободу покусился.

В какой-то момент он понял, что из его жизни ушло что-то самое важное, ради чего он, собственно говоря, и жил. Тепло. Все то, что давала ему жена. Позвонил, устроил истерику… А может, в это время рядом находился этот самый Игорь и все слышал? Сейчас такие телефоны, что слышно все, о чем говорит собеседник соседа. Как же стыдно!

И куда теперь идти? Домой нельзя, он как бы ушел оттуда. Только что объявил об этом. И к Алику теперь попроситься переночевать тоже нельзя, он же послал его…

Он позвонил Татьяне Абрамовой. Если она не напилась, у него будет шанс поговорить с ней. Если же выпила — тем более все расскажет.

Трубку она не взяла. Значит, либо не слышит телефона, либо не хочет ни с кем разговаривать. Он поехал к ней домой.

Долго звонил в дверь, пока не вышла соседка.

— Чего звонишь-то? — Она окатила Седова таким презрением, что ему стало не по себе. Вероятно, приняла его за одного из ее залетных ухажеров. — Нет ее дома, не звони.

— А где она?

— На «Скорой» увезли.

Только этого еще не хватало! Неужели напилась вусмерть?

— Не знаете куда?

— А откуда ж мне знать-то?

— Жива она хоть? — спросил он на всякий случай.

— Да вроде жива… А ты кто ей такой?

Седов показал удостоверение. Соседка извинилась.

— Натворила чего?

— Почему вы так решили?

— Да бедовая она. Глупая. В людях не разбирается, особенно в мужиках. Вечно подцепит кого ни попадя, глядишь — снова за водочкой побежала в магазин. Ей бы мужика нормального, правильного. Она же готовит хорошо, дома у нее, когда трезвая, чистота и порядок. Ей семью надо, детей рожать…

— Так что с ней? Почему «Скорая» увезла?

— Может, выпила какую гадость? Или перебрала… Не знаю. Думаю, ее на Сретенку повезли, там ищи.

…

— Абрамова в реанимации, вам туда нельзя! И нечего махать своим удостоверением, все равно вас туда никто не пустит!

Молоденькая доктор, видимо, была в дурном расположении духа. Или просто перенервничала.

— Что она выпила? Какую-нибудь жидкость для мытья пола? — устало спрашивал Седов, чувствуя, что и сам скоро начнет бросаться на людей. — Когда к ней пустят?

Он не любил эти длинные больничные коридоры, ему всегда казалось, что где-то среди таких вот коридоров есть один, который ведет в никуда. Там яркий слепящий свет и толпы светящихся призраков, машущих руками.

— …Вы к Абрамовой? Она только что умерла. Время смерти двадцать два — сорок три, — сказал Седову вышедший из дверей реанимации пожилой врач в очках. Вероятно, ему уже доложили, что к Абрамовой пришли из следственного комитета.

— Вы, верно, что-то напутали… Абрамова Татьяна, ей всего-то тридцать один год. Может, это однофамилица?

В это время выкатили каталку с телом, прикрытым простыней. Санитар, поймав взгляд Седова, притормозил. Валерий откинул простыню с головы трупа и подумал, что сходит с ума. Это точно была она — Таня Абрамова. Одна из четырех.

— Да что с ней произошло-то? Я же с ней только сегодня разговаривал!

— Пневмония. Все сделали… Она прямо сгорела.

Да когда же, наконец, закончится этот кошмарный день?! Так не бывает! В это невозможно поверить! Он взял телефон:

— Гарин, Абрамова умерла. Только что.

Алик позвал к себе. Седов купил водки, колбасы, приехал к нему домой. Алик — глубоко семейный человек, тем не менее купил себе квартиру неподалеку от той, где проживал с женой и тремя детьми, здесь он проводил не так уж и мало времени за компьютером и книгами.

— Если бы не эта квартира, я бы, старик, шизанулся, ей-богу. Там дети орут, собаки (а у нас их две) лают, жена смеется… Или наоборот: жена лает, дети смеются, собаки орут… Ну, ты меня понял. А здесь у меня тишина и покой. Я много читаю, работаю, ты знаешь… Пишу диссертацию по токсикологии, ты в курсе, изучаю действие ядов… Когда проголодаюсь, схожу в семью, Тая меня накормит, приласкает: а теперь, говорит, Алик, иди к себе в берлогу. Она понимает меня. Иногда я отпускаю ее с подружками в кафе или на танцы. Да, она ходила в прошлом году на какие-то индийские танцы…

— Вот тебе подушка, одеяло, ложись. Хочешь, кино посмотрим?

— Хочу. Спать не смогу, а говорить — сил уже нет.

— Ты ложись, расслабься. «Криминальное чтиво»?

— Давай.

— Завтра Самсонову твою ко мне привезут, вот чувствую, — вдруг сказал Алик каким-то странным голосом.

— Ты спятил, что ли, Гарин? Да типун тебе на язык!

— Не видишь разве — прибирает их Господь… Здесь уж никакой зонт не поможет.

Какой холодный ветер! Лера вышла из такси и добежала до своего подъезда, поднялась на лифте домой, пустила горячую воду в ванну. Сейчас она согреется. Плеснула в зеленоватую прозрачную воду масла нероли, и все вокруг заблагоухало пряным цитрусовым ароматом. Не дожидаясь, пока ванна наполнится, разделась и забралась в нее. Вытянулась и закрыла глаза, черпая горячую воду ладонями и поливая свое тело. Да, видимо, на самом деле с возрастом желания меняются. И если бы еще лет пять тому назад ее спросили, что бы она выбрала: секс или горячую ванну в прохладный день, то она выбрала бы, конечно, мужчину.

Сейчас же, когда ей было всего-то немного за сорок, она была готова признаться себе, что Макса она держала при себе не столько ради сексуального наслаждения, сколько ради осознания, что пока еще она не утратила окончательно молодость и привлекательность. Ей важно было знать, что она желанна. Хотя она отлично понимала, что Макс не любит ее, однако желает, и все у него получается.