Зяблики в латах - Георгий Венус

— Сулема, — сказал спокойно фельдшер. — Известное дело — сулема! — И, выпрямившись, он стал озираться вокруг себя. В халупе был невероятный беспорядок. Лишь плита была прибрана. На плите стояла кастрюля с молоком. Над кастрюлей вздымался пар.

— Ловко баба устроила!

Фельдшер Дышло подошел к печке.

— Ах ты, ахтерша ты, мать твою в порошок! И рассчитала-то вовремя!.. Смотри, ки-пи-ит! А ну, господа… — Он поднял кастрюлю. — Спасай ее по ее же рецепту! Гады!..

В тот же день, когда солнце опускалось за степь и подпоручик Басов возвращался из колонии, мы видели, как под руку с поручиком Злобиным ефрейтор Подольская уже вновь отправлялась на сеновал.

Приказом на следующее утро генерал Туркул удалил из полка всех женщин не-сестер, а вечером того же дня, как раз в то же самое время, когда Злобин и Подольская отправлялись на сеновал в последний раз, верстах в четырех от нас, в колонии Гольдреген, застрелилась поручик Старцева, Вера, оставив короткую записку:

«Не могу перенесть обиды, первой со времен Румынского похода. Поручик Старцева».

…Ни газет, ни слухов.

— Завтра будет ясная погода…

— Хорошо бы борщ заказать, поручик Науменко!.. Зевок.

— Я, господа, с уксусом люблю…

— Занятий сегодня не будет, — вдруг, выходя из хаты, сказал нам поручик Кумачев.

— Пойду в Мальц!.. — решил подпоручик Басов. Но уйти он не успел, так же как не успел лечь поручик Науменко.

С раннего утра весь батальон заставили чистить сапоги.

Штабс-капитан Карнаоппулло бегал и волновался:

— Если, вашу мать, сорвете церемониалку… не в ногу иль что… всех, вашу мать, засолю нарядами!

Усы его были туго скручены и вытянуты в длину. Синий подбородок гладко выбрит.

В полку ожидался приезд генерала Врангеля.

К полдню весь полк стянулся к Подойкам и выстроился в степи за недостроенной церковью. Безрукий подполковник Матвеев, наш новый батальонный, подравнивал роту при помощи вытянутой веревки.

— И чтоб смотреть молодцами! Чтоб огонь в глазах был! Чтоб грудь колесом стояла!..

На краю деревни толпились крестьяне. Красные и желтые платки на бабах горели под солнцем ярким огнем. Иногда на солнце наползали облака. Тогда солдаты ставили винтовки как «на молитву» и рукавами гимнастерок вытирали с лица пот.

— Так и при Николае бывало!.. Ждем, ждем, а генерал, мать его…

— Молчи ты! — перебил Осов Васюткина, солдата в короткой французской шинели.

— Ждем, ждем…

— Молчи, говорю!.. Здесь, брат, за это… — и совсем тихо: — …шкуру сдерут… Вот что!..

Наконец далеко в степи показались три автомобиля.

На генерале Врангеле была черная бурка. Когда бурка распахивалась, под ней сверкали ордена. Тощий и высокий, он быстро шел вдоль строя. За ним вприпрыжку бежали представители французского командования, толстые и коротконогие. Пытаясь не отстать от Врангеля, французы спотыкались, взбрасывая коленями полы голубых коротких шинелей.

— Орлы!.. — кричал генерал Врангель. — Орлы-ы!.. Дальше я не мог разобрать, генерал Врангель был уже далеко.

— Ишь ноги! — сказал Зотов. — Сажени косят!

…Потом было произведено показное ротное учение офицерской роты, после чего полк проходил церемониальным маршем.

А через три дня, 23-го мая, вся Дроздовская дивизия, после молебствия и нового церемониального марша, выступила на северо-восток.

Был жаркий полдень. Под Юшунью степи уже казались не золотыми коричневыми. Над травой клубился мелкий серый песок.

— Привал! — скомандовал наконец генерал Туркул. Мы сидели в тени, под каким-то забором. Некоторые переобувались. Другие побежали за водой.

— Бог даст, расширим плацдарм!.. Выйдем на Украину… — говорил поручик Науменко, выковыривая пальцем песок из ушей. — Там, говорят, восстание…

— В ухе?

Мы засмеялись.

— …Ну и вот! — рассказывал вполголоса за моей спиной рядовой Зотов. Ну, и говорит мне, значит, этот самый немец: «Высокий у вас такой есть, с усами с седыми… каждый день к нам хаживал…» Ну и что? — спрашиваю. «Да ничего! Только он у меня как будто бы остаться хотел. Пусть, грит, полк куда хочет уходит, а я и у тебя, дед, поживу… Ты меня что, припрячешь? Цивильное, грит, дашь?.. На этом и порешили. Так вот что, сынок, говорит, передай ему, значит, — остановились у нас, и тоже из военных». Нет! говорю. Не знаю я такого, чтоб у тебя остаться хотел… Да и не полагается это…

Я встал и, закуривая, отыскал подпоручика Басова. Он лежал на земле, хмурый и молчаливый.

Палило солнце…

В степи по далеким дорогам шли войска, бронемашины и танки. В небе летали аэропланы.

Вся Крымская армия выступала на Перекоп.

Во всем Армянском Базаре остались всего только два колодца, — остальные были засорены.

— Ужо напьетесь!.. Потом, вашу мать, напьетесь!.. Не подходи! Не велено!

Часовые никого к колодцам не подпускали.

…Ночь была темная. Низкие, полуразрушенные дома Армянского Базара, нагретые за день солнцем, остыть еще не успели. На узких улицах было душно. Мы сидели на земле, прислонясь спиной к выбеленным стенам.

— Говорят, соляные промыслы статья, конечно, не доходная…недоверчиво басил в темноте кто-то. — И говорят, живут они потому нехозяйственно…

— Телицын, дай напиться! — перебил его голос другой.

— Ишь, черт липкий!.. Про всех ежели…

— Липкий?.. А сам, как махру выпрашивал…

— Эт-то, брат, совсем другой коленкор!.. Да отчаливай!..И опять поползло молчание.

Показался желтый краешек луны. Темнота раскололась. Местами стало видно, как на улице качается желтая пыль.

К колодцу в конце улицы подводили коней. Потом коней оттянули назад.

— А полковника какого-то пропустили, — подошел к нам поручик Науменко. Полведра, чтоб ему лопнуть, вызудил.

— На то и полковник!..

— Два просвета — два брюха.

— Полковники да лошади — эти в цене, значит!.. Поручик Науменко сел рядом со мной.

— Спать хочется!.. — Он тер кулаками брови и зевал, наклонив голову к поднятым коленям. Луна опять уползала за тучи.

— Ста-но-вись!

Когда мы подошли к Перекопскому валу, светать еще только начинало. Вдали, за валом, раздавалась частая ружейная и пулеметная стрельба. Временами гудела и артиллерия.

— Марковцы и корниловцы пошли в лоб, — подымаясь с нами на вал, разъяснял поручик Кумачев. — С Чонгарского полуострова двинул генерал Писарев со своими кубанцами. А тут еще и Слащев под Мелитополем высадился… Баня!