Испанский гамбит - Стивен Хантер

Что любопытно, Флорри скоро стал ожидать с нетерпением эти опасные дни. Поскольку Боб-Глазок был в своем роде их духовной муштрой, из-за него жизнь в окопах казалась вполне сносной. Когда вам приходится то и дело кланяться пулям, вы перестаете замечать дождь, холод, грязь и другие омерзительные составляющие военных действий позиционной войны.

Неприкаянное житье в землянках, редкие вылазки на ничейную землю для оживления существования, приветы от Боба-Глазка, чтобы не терять бдительности, – все это напоминало им рассказы о Первой мировой. Война велась так, будто танков еще не изобрели, и в некотором смысле так оно и было. Фрицы не вводили свои железные машины, потому что мосты в Испании, как полагал Билли Моури, были слишком старыми и, переправляясь по ним, тяжеленные танки легко могли сыграть на дно. И уж конечно, чертов Джо Сталин не пустит свои Т-26 сюда, где в основном сражаются поумовцы. Но Флорри не переставал мечтать о прибытии одного-двух танков: как и Боб-Глазок, они могли сделать их жизнь много интереснее. Что же до скуки, ну, она была, пожалуй, пострашнее фашистов.

Впрочем, лекарство от нее все-таки было. Джулиан. Как бы Флорри ни старался будоражить душу воспоминаниями об обидах и жестоких выходках школьного приятеля, он не мог заставить себя ненавидеть Рейнса. Каким-то совершенно непостижимым образом Джулиан никому не позволял взять над ним верх.

Незаурядность и талант, данные ему природой, казалось, одарили его способностью уметь быть счастливым. И он наслаждался жизнью здесь, в окопах, больше, чем, например, Билли Моури, пришедший на войну по убеждениям.

– Слушай, Билли, знаешь, как я попал в этот ваш ПОУМ? – начал однажды очередной свой рассказ Джулиан.

Дни были до того похожи один на другой, что по утрам Флорри казалось, будто он снова начинает уже прожитый вчера день.

Моури, не выпуская изо рта своей трубки и одновременно продолжая наполнять мешки песком для сооружения защитного вала, поднял на него глаза. На его лице появилось обреченное выражение человека, услышавшего приговор. Помолчав минуту, он кивнул Джулиану:

– Не знаю, комрад. Расскажи.

– Да. Так вот. Вот как это примерно было. Болтаюсь я одним летним днем около своего отеля на Рамбле и вижу эти ваши знаменитые буквы ПОУМ на флагах, стенах, словом, везде. Я и подумал: «Черт, да эти парни даже не могут правильно написать слово РОЕМ[46]». Ну а так как я, как известно, являюсь лучшим поэтом нашего времени, то решил их надоумить и пришел к вам. Ну а следующее, что я помню, – это как я сижу в окопе, а кругом ползают вши, здоровенные, как сапог, и я давлю их у себя на заднице.

Конечно, взрыв общего хохота.

«Боже, Джулиан, что ты делаешь».

Но настоящим врагом Джулиана тем не менее были не фашизм, не какая-либо политическая партия и даже не война. Его врагом было время, и он один среди них умел его побеждать. Джулиан с легкостью обращал месяцы в недели, недели в дни, дни в часы. Он был королем циферблата и листков календаря. Он умел заставить всех забыть не только о том, где они находятся и как долго, но и о том, сколько времени им еще предстоит здесь провести. Таков был его особый, совершенно уникальный и неотразимый дар. Когда однообразие поглотило Флорри, а его жизнь стала напоминать существование троглодитов, именно Джулиан вырвал его из пут времени. Взглянув на календарь в следующий раз, Флорри с удивлением обнаружил, что находится здесь не третью или четвертую неделю, а несколько месяцев. Январь успел смениться февралем, февраль мартом, а последний уже заглядывает в глаза апрелю. Правда, год оставался прежним. Тысяча девятьсот тридцать седьмым.

– Что-то у нас с дровами плоховато, – заметил как-то комиссар Билли. Эти слова были обычным ритуалом, как раз из тех, что создавали похожесть их дней. – Чья сейчас очередь добывать эти несчастные поленья?

– Я пойду, – тут же вызвался Джулиан, сбрасывая одеяло.

– Давай и я с тобой, – предложил Флорри, хватаясь за первую возможность объясниться с Джулианом с глазу на глаз.

– Вонючка, ты будешь мне очень полезен.

И это была правда. Надвигалась ночь, а без дров – ни тепла, ни еды. Но к этому времени во всей округе осталось чертовски мало деревьев. Местность позади их окопов на сотни ярдов являла собой совершенно голую, без клочка растительности, землю.

Провожаемые искренними пожеланиями удачи и даже добрым напутствием снайпера (дзень! – пуля ударила в камень до смешного далеко), они вдвоем выбрались из траншеи и побрели вверх по холму.

Флорри не уставал воспитывать в себе ненависть к предателю и решил попробовать как-нибудь подловить Джулиана, чтобы выудить признание.

– Слушай, Джулиан, я здорово надеюсь, что когда революция здесь упрочится, она перекинется и к нам в Англию. Надо кое-что поставить на верные рельсы.

– Ты так считаешь? Не очень ли это левые взгляды, а, старина? Лично мне они кажутся просто отвратительными. Я хочу сказать, что Билли Моури, конечно, у нас прирожденный лидер, но если ему придет в голову отнять у моей матери ее угольную шахту и передать какому-нибудь комитету, то, боюсь, мне придется вздернуть его на первом попавшемся дереве.

– Но справедливость требует…

– Справедливость, дружок, – это десять тысяч в год чистоганом и небольшая толпа юных дурочек, чтобы ты мог заняться с ними разными нехорошими шалостями. Вот в чем справедливость, старина. Нет, ничего такого у нас не будет. Эта революция всего лишь поможет партии тори завладеть нашей доброй старой Англией.

– Тогда что же ты сам тут делаешь?

– Видишь ли, я просто хочу, чтобы со мной считались.

– Как раз с тобой всегда считались, Джулиан. Уж если с кем-то и считались, то это с баловнем Джулианом.

Это заявление не на шутку взволновало Рейнса!

– Ха! – резко рассмеялся он. – Да, именно так все и думали: баловень Джулиан, умник и всеобщий любимчик. Господи, Вонючка, как я возненавидел этого парня! Потому-то война оказалась для меня настоящим подарком небес. Я уже ни для кого не был юным красавчиком, кроме мамы, конечно. Но для всего остального мира я стал обычным стареющим мужчиной. На моем красивом лице стали появляться морщинки. Прискорбно! Я все надеялся сделать что-то великое – более великое, чем моя книжонка с идиотскими стишками, – но ничего не происходило.

– Но, Джулиан, тебя все просто обожали. – Флорри слышал в собственном голосе ненависть и восхищение.

– О, далеко не все, Вонючка. Даже баловень Джулиан ухитрился обзавестись врагами. Если б ты только знал…

– Какими врагами? – надоедал Флорри. – Кто сумел возненавидеть Джулиана?

– Ни за что не расскажу, – с наигранной скромностью почти прошептал Джулиан.

– Облегчи свою душу, старина. Скажи мне. Ведь Боб-Глазок в любую минуту может…

– Кстати, Вонючка, об облегчении. У тебя за это время были женщины?