Беглая книга - Анна Мурадова

Господи, да что я гружусь чужими проблемами, чужими мальчиками и чужими порками? Ведь в этот день у меня возникла проблема посерьезнее. Перебирая вещи для стирки, я обнаружила, что моя любимая старая серая юбка, увы, протерлась на самом неприличном заднем месте. Когда-то давно Володя так пренебрежительно отзывался о научных сотрудниках: сидят, мол, в своем НИИ, только штаны протирают. Как в воду глядел. Действительно, протираем и штаны и юбки. И как это я не заметила, что скоро через эту юбку начет светиться подкладка? Вернее, хорошо, что вовремя заметила…

Мама (царство ей небесное!) всегда говорила мне: «Эх, не женщина ты, Ритка! Ну совершенно об одежде не думаешь!» Вот не понимала никогда, зачем об этой одежде думать? Она должна быть чистая и соответствовать погоде. А все эти тонкости типа «подобрать кофточку к блузочке, а к ним по цвету шейный платочек» я так и не освоила. И теперь с наслаждением думала о том, что и не освою никогда. Хотя периодическая потребность покупать одежду у меня все-таки сохранилась. И вот в очередной раз мне предстоял изнурительный поход в магазин за новой юбкой… Как бы найти такую же серую и скромную? Вот это, действительно, проблема… Весь вечер я благополучно раздумывала о том, где можно найти такую же точно юбку, и легла спать, решив, что надену завтра в родной НИИ свою нелюбимую, синюю. А с покупкой погожу. Уж очень неохота в магазин тащиться. А покупать одежду на рынке я почему-то до сих пор стесняюсь.

Утром я проснулась со свежей головой. Во время сна многое само собой прояснилось, и я подумала, что жизнь моя была до сих пор слишком спокойной и размеренной, поэтому маленькое приключение в виде поисков книги мне не повредит. И к тому же это очень хороший повод ненадолго отложить попытки обновления гардероба. Попрощавшись с моими питомцами, я вышла из дому, перешла Мичуринский проспект и стала ждать автобуса в сторону Университета. Было уже холодновато. Автобус подошел неожиданно быстро, причем это был мой любимый 661. Я села у окна и приготовилась как всегда, смотреть, как будут проплывать мимо меня корпуса МГУ.

На площади Индиры Ганди в автобус ввалилось огромное количество студентов. Я не люблю слушать чужие разговоры, но тут от них никуда было не деться. Мальчишки прямо над моим ухом обсуждали мультики про Масяню, потом говорили про то, как им неохота готовиться к экзаменам, а потом…

— …и ваще, блин, учиться надо хоть иногда…

— Учеба не волк, ну ее на фиг… у Колбаскина собираемся, а?

— А, да… забыл совсем…

Колбаскин… Опять Колбаскин? Вряд ли это тот самый…

— А что у него на этот раз? Опять ирландские саги энд виски?

— Не, это уже не круто. Это уже на каждом углу валяется. Он бретонский вечер забабахать обещал.

Я напряглась, стараясь не подавать виду, что подслушиваю. И продолжала подслушивать.

— Ну… Тоже дело… а че там будет?

— Кто-то ему сидр бретонский привез, будем пить. Музыку слушать, Мервент и еще чего-нибудь. Еще в программе будет чей-то спич про Стивелла и чтение бретонской Библии.

— А, ну может приду…

Я не знала что делать. Мне очень хотелось спросить у них, откуда они знают про бретонскую Библию, и кто ее будет читать. Но я не знала как к ним обратиться, что сказать, я растерялась… Вообще, когда надо быстро реагировать, я тушуюсь и не знаю что делать. Вот и тут, пока я раздумывала, что и как сказать, молодежь вышла на остановке, и я потеряла из виду этих двух парней.

Всю дорогу до родного НИИ я ругала себя последними словами. Ну как так можно? Я же своими ушами слышала «бретонская Библия!» Вот всегда так, Ритка, дура ты набитая! Надо было хватать этих парней за грудки, трясти, выяснять, где и когда они про эту Библию услышали (а может быть, они ее видели?) и кто будет читать эту Библию? В общем-то волновалась я зря. Телефон Колбаскина у меня уже был. И, если мне не изменяет память, он даже звал меня на свои сборища. Значит надо позвонить и вежливо сказать, что я прониклась и обязательно приду… Проще простого.

Пауль больше ни о чем не думал. Его устроили наверху в комнате, где, видимо какое-то время никто не жил. Наверное, до войны здесь было гораздо больше народу. Пауль просто лежал, то спал, то не спал, и смотрел на потолок своей шкафоподобной деревенской кровати. Обитательницы фермы — а всего их оказалось четыре — две совсем молоденьких, одна постарше и совсем старая бабушка — сами ухаживали за раненым. Врача не позвали: то ли денег не было, то ли далеко было ходить. Но Пауль понимал, что, возможно, это и к лучшему. Хозяйки ухаживали за ним не хуже сестер милосердия. Хотя при этом с ним старались без надобности не разговаривать, при взгляде на него брезгливо поджимали губы, и вообще вели себя так, как будто по воле Божьей им пришлось выхаживать жабу или гадюку, или еще какое-то неаппетитное животное.

Первое время Пауль много спал, немного ел и чувствовал себя лучше, но к концу третьего дня пребывания на ферме у него начался жар. Он то обливался потом, то трясся от озноба как тогда, на дороге под дождем, и снова вспоминал треберновское «Зубы дробь выбивали частую…», потом поминал Треберна самыми изощренными словесными способами. Вечером молодые женщины куда-то ушли. Куда — Пауль не понял. По-французски они обращались только к нему, а между собой щебетали по-своему.

Старуха сидела внизу у очага, Пауль слышал, как она пела что-то очень монотонное. Его разморило, и он стал проваливаться в какую-то вязкую липкую глубину. Сначала ему приснились воробьи, которые прилетели из дырки в потолке и начали расклевывать его тело на части. Пауль кричал им «кыш», пытался отогнать, они с громким чириканьем разлетались, но тут же снова прилетали. Потом кто-то объявил воздушную тревогу, и воробьи улетели, превратившись в военные самолеты. Потом откуда-то сверху на Пауля посыпались горячие вилки и ложки. На лету они плавились и стекали на Пауля раскаленным дождем. Олово текло к его лицу, переливалось через подбородок, заливало нос, горло, внутренности. От олова горло болело, нос не дышал, и сколько ни пытался Пауль увернуться от ложек и вилок, не получалось никак. Потом к кровати подошла огромная собака и стала тыкаться Паулю в плечо. Она трясла его все настойчивее и настойчивее, пока он не проснулся.

Когда проснулся, то увидел, что у кровати сидит не собака, а мужчина, одетый по-городскому. Рядом с ним на лавке лежала шляпа и добротный портфель из свиной кожи. Комната была непривычно освещенной, как будто на ферму провели электричество.

— Так, проснулся, наконец! — сказал он по-немецки. — Ну что ж, пора наш договор подписывать.

— Какой договор? — Пауль так и не осознал, перешел ли он грань между сном и действительностью. — Вы… Мы… мы знакомы?.

— Имели честь познакомиться, когда вы, дорогой Пауль, шагали под дождем в неизвестном вам самому направлении. И я указал вам путь к ближайшей ферме.

Пауль сделал попытку улыбнуться, хотя очень смутно помнил то, как он добрался до фермы.

— Простите, а как Вас зовут? Не помню…