День народного единства. Преодоление смуты - Валерий Шамбаров

В Ярославль потянулись ратные люди. Хотя многих Пожарский был вынужден тут же рассылать, беря под охрану окрестные земли: в Тверь, Владимир, Ростов, Касимов. Роман Пожарский отогнал сторонников Заруцкого от Суздаля, Лопата— Пожарский разбил атамана Толстого, грабившего Пошехонье, Иван Наумов очистил окрестности Переславля-Залесского, Дмитрий Черкасский преградил путь запорожцам Ширяя и Наливайко, шедшим на Бежецк, а затем пошел на Углич, где засели казаки, присягнувшие «вору». Четыре атамана перешли на его сторону, остальные после короткого боя удалились. Получая такую защиту от врагов и грабителей, города стали активнее присоединяться ко второму ополчению.

Звезда Лжедмитрия III очень быстро закатилась. Интригу подвел Заруцкий, поскольку «вор» перешел дорогу «воренку». В Псков был направлен «тушинский боярин» Иван Плещеев. Для видимости «признав» самозванца, начал настраивать горожан, что «Дмитрий не прежний». Это псковичи, конечно, и сами знали. Но вдобавок Матюшка их достал. Выступать против шведов или банды Лисовского, снова вернувшейся на Псковщину, «царь» не спешил, зато в остальном вполне усвоил поведение первого Лжедмитрия. Опустошил городскую казну, бражничал, его слуги хватали на улицах и тащили «на блуд» приглянувшихся красоток. 18 мая его свергли и взяли под стражу. Возникла предпосылка к объединению патриотических сил. Дмитрий Трубецкой, которого Заруцкий изрядно ущемлял, через игумена Троице-Сергиева монастыря обратился к Пожарскому с предложением идти к Москве, обещая перейти на его сторону. Игумен и келарь монастыря Палицын горячо поддержали идею, но руководство второго ополчения не спешило, понимая, что авторитет Трубецкого невысок. В опустошенном Подмосковье трудно было бы снабжать армию. И Пожарский предпочел завершать формирование в Ярославле, где по Волге и ее притокам можно было подвозить все необходимое из менее пострадавших северных и восточных уездов.

К тому же оставалась и шведская проблема. Худшие из опасений относительно приглашения шведского принца начали сбываться. Умер Карл IX, на трон взошел один из принцев, Густав II Адольф, а отправлять в Новгород своего брата Карла Филиппа и дозволять перекрещивать его в православие он не спешил. В марте прислал манифест, что, как только освободится, сам приедет заниматься русскими делами, а пока назначает губернатором Делагарди. Словом, и здесь зашла речь просто об аннексии Швецией русских территорий. После долгой осады пал последний непокорившийся город Новгородчины, Орешек, — из 1300 защитников в живых осталось около сотни, и лишь тогда остатки гарнизона согласились капитулировать на условиях присоединения к «новгородскому договору».

Аппетиты шведов росли. Они осадили Порхов, но были отбиты подошедшими из Пскова казаками. Возникли и претензии на выходы России к Белому морю. Шведы требовали сдачи Кольского и Сумского острогов, слали письма в Соловецкий монастырь. А «Новгородское государство» обратилось на Белоозеро и в. Кириллово-Белозерский монастырь с призывом быть «в соединенье» и признать шведского принца. На Земский собор в Ярославль Новгород прислал не выборных, а… послов. С предложениями, чтобы собор отправил посольство в Швецию просить на царство Карла-Филиппа. И пришлось вести с новгородцами долгие переговоры. Пожарский поддел делегацию и их званием послов, и тем, что Сигизмунд надул с Владиславом, а «шведский Карлус король также на Новгородское государство хотел сына своего отпустить вскоре, да по си места уж скоро год королевич в Новгороде не бывал».

В Швецию делегатов отправлять отказались — мол, к Сигизмунду одних уже отправили! Но и ссориться было нельзя, чтобы не получить шведский удар в спину. И пришлось заключать с «Новгородским государством» даже «перемирие»! По условиям которого собор обещал рассмотреть кандидатуру королевича, но только когда действительно приедет и перекрестится. А пока же Новгород должен был жить с Русью «в любви и совете», не «подводить» московских городов к своему «государству» и «не чинить задоров» на границах. Да, Россия уже разваливалась. Стало гнуть свою линию и «Казанское государство» — сперва приславшее рать со стряпчим Биркиным, а потом отозвавшее ее. А «ярославское стояние» затянула и вспыхнувшая вдруг эпидемия моровой язвы. Часть ратников стала разъезжаться, других рассредоточивали, чтобы избежать заразы. 24 мая устроили вокруг города крестный ход, и эпидемия сама собой пошла на убыль.

Положение Польши в это время осложнилось. Турки нанесли на Украине поражение гетману Жолкевскому, и король отписал Ходкевичу, что сможет прибыть лишь в сентябре. Но Струсь получил подкрепления, его полк достиг 3 тыс. гусар и казаков и выступил из Смоленска. Летнее время лишило шишей их преимуществ, теперь на дорогах господствовали поляки. Крестьян, заподозренных в причастности к шишам, казнили вместе с семьями. Разгромив большой партизанский отряд, Струсь в Можайске соединился с Ходкевичем, и они прибыли в Москву. Там Гонсевский удерживал гарнизон в повиновении лишь алчностью, то и дело повышая оклады. Например, указывал: «Гайдукам счесть по 300 рублей за месяц». В России такие оклады получали лишь высшие бояре, и то не в месяц, а в год.

Поляки еще разок ударили на казачьи укрепления у Яузских ворот. Но скорее ради пробы — может, совсем ослабли и получится разогнать. Встретили отпор, был ранен полковник Зборовский, и атак не повторяли. Струсь, как и настраивался, начал претендовать на первенство. И Гонсевский охотно уступил ему должность коменданта. Несмотря на уверения Ходкевича, что в сентябре король обязательно придет, большинство воинов гарнизона тоже засобирались на родину. Они уже понимали, что дело пахнет гибелью. Но перед уходом круто ограбили Москву. Предъявили боярам счета за неполученные огромные оклады. А за неимением денег солдаты «в залог» растаскивали сокровища. Ободрали покровы на царских гробах, переплавляли в слитки ювелирные изделия. Массивную статую Христа из литого золота разломали на части. Забрали несколько царских посохов, два трона, шапки Мономаха, Годунова и Лжедмитрия I, украшенные драгоценными камнями необыкновенной величины. Для видимости пообещали, что если пришлют деньги, то «залог» возвратят. Но троны, короны и посохи тут же разломали, поделив драгоценности.

В Москве остались полк Струся и часть сапежинцев с Будилой. Ходкевич снова выступил за продовольствием. А Гонсевский с обозом награбленного направился к границе. На них тоже напали шиши, но сила была слишком большая, а за свое золото «рыцарство» дралось, как львы. Наскок отбили, а несколько сот «пленных» — в основном мужиков и баб, схваченных в ближайших деревнях, — Гонсевский для острастки приказал посадить на кол. Вдоль дороги — на несколько верст по обочинам — корчились в муках насаженные на кол еще живые тела.

Заруцкий же сделал последнюю попытку перехватить приоритет в освободительном движении. Решил взять Москву до прибытия Пожарского. И, едва Ходкевич удалился, кинул все наличные силы на штурм. Полезли с нескольких сторон. Но великолепная московская артиллерия и свежие защитники нанесли атакующим огромный урон, и атака захлебнулась. Усилилось недовольство атаманом. А с другой стороны, давали свои плоды известия о дисциплине и хорошей организации в Ярославле, о четком снабжении и выплатах жалованья. Туда стали уходить и земские ополченцы, и казачьи атаманы, пожаловали даже отпавшие от поляков запорожцы во главе с Тарасом Черным (Трясило).