Нидерланды. Каприз истории - Геерт Мак

«Медовый месяц». Фото (1940)

«Была война, — записал Йооп ден Эйл в своем дневнике. — После пяти дней разочарования несколько простых констатации. Важнейшая из них то, что в жизни самым главным является не мышление, а действие… Мышление здесь, конечно, не “использование своего рассудка”, а диалектика, сомнение, принципиально критическое, вопрошающее мышление — поиск истины и смысла. Действие есть [sic![14]] штык, автомат, контроль светомаскировки».

Начался «медовый месяц», который продолжался несколько месяцев. «Думающая» часть нидерландцев пребывала в большом замешательстве. Колейн опубликовал статью, в которой высказался за то, чтобы принимать факты такими, каковы они есть. «Всеопределяющим является тот факт, что, если действительно не произойдет чуда… на европейском континенте в будущем станет доминировать Германия».

«Слабость» демократии как причина поражения — важнейшая тема разговоров в Европе летом 1940 года — в Нидерландах интерпретировалась многими прежде всего как крах системы «колонн». Некоторые известные люди хотели с помощью нового движения, Нидерландского союза, бороться с мещанским духом «колонн» и таким образом создать альтернативу НСД. Это движение (которое, впрочем, запретили уже в конце 1941 года) было готово признать немецкое господство и устранение демократии, если Нидерландам все-таки будет позволено оставаться Нидерландами и если сохранятся такие основополагающие ценности, как толерантность и свобода вероисповедания. В момент наивысшего подъема это движение насчитывало не менее 800 тысяч членов. Проявлением хаоса, царившего в умах, была также дискуссия в июньском номере студенческого журнала «Libertas ex Veritate» («Свобода через истину»), в котором сотрудничали Йооп ден Эйл. В то время как его главный редактор собирался хоронить парламентскую демократию, — мол, в данных обстоятельствах неизбежен авторитарный режим, осуществляемый группой сильных личностей, — ден Эйл сделал поворот на 180 градусов: оккупация, писал он, «означает в принципе ликвидацию нашей свободы, не любой свободы, но самой ценной». Возмущение вторжением заставило его отказаться от былых симпатий к Германии, но чувство неприязни к немцам переросло во враждебность, когда в январе 1943 года его подруга, еврейка Леони Норден, медсестра в еврейской психиатрической клинике, вместе с ее пациентами была депортирована в Освенцим. Через несколько дней в своем дневнике в 25 тезисах он порвал с кальвинистской верой. Из «мыслителя» он превратился в «человека дела», присоединился к Сопротивлению, а после войны продолжил свою борьбу в политике.

Тогда ему было 23 года. Но, как пишет его биограф, депортация Леони Норден в лагерь смерти осталась для него вечным источником чувства вины, незаживающей раной, событием, которое невозможно забыть.

Немецкая оккупация была одним из наиболее драматичных событий в истории Нидерландов. Внезапно стал реальностью кошмар каждой маленькой страны: угодить в когти могущественному соседа. Десятого мая 1940 года все иллюзии о военном и политическом потенциале были разбиты вдребезги, стране пришлось узнать жестокую правду о своих крайне ограниченных военных и политических возможностях на европейском силовом поле. Старая робость перед континентом преобразовалась теперь в глубоко укоренившийся и труднопреодолимый страх перед Германией, более сильный и более устойчивый, чем у многих других европейских стран.

Студенты поколения моей матери (она родилась в 1901 году) знали стихотворения Гейне и Рильке наизусть, их дети владели немецким еще достаточно хорошо, но у поколения внуков и правнуков, если не говорить об исключениях, знание немецкого языка или хотя бы литературы уже едва ли имеется.

Эти сильные антинемецкие чувства, проходящие через несколько поколений, объясняются тем, что события того времени подвергли серьезному испытанию представление нидерландцев о самих себе. Большинство европейских стран имеют немалый опыт войн в своей истории, поэтому вторжение и ответное сопротивление так или иначе занимают в ней свое осмысленное место, каким бы тяжелым испытанием это ни становилось. Для нидерландцев, которые в течение веков жили в относительно безопасном северо-западном углу континента, все было сложнее. Бессилие и унижение намного труднее переносить, чем просто поражение в борьбе, что, несомненно, влияло на тяжесть полученной травмы.

Но было еще кое-что, что сыграло роль. Массовое уничтожение евреев покрыло позором не только немцев, оно серьезно повредило образу, который нидерландцы составили о самих себе. Из более чем 140 тысяч евреев, которые жили в Нидерландах, не менее 105 тысяч, как выяснилось после войны, разделили судьбу Леони Норден. Несмотря на всю толерантность и свободолюбие жителей страны, нидерландские евреи по сравнению с евреями других оккупированных стран имели очевидно меньше шансов пережить холокост: в целом смогли спастись только около 25 процентов. В Бельгии — почти в 2,5 раза больше — 60 процентов, во Франции выжили 75 процентов, в Норвегии — 60, в Дании — 98 процентов. В среднем по Европе выжило лишь 20 процентов евреев, в Польше — всего лишь 2 процента, но что касается западноевропейских стран, то Нидерланды обладают самым низким процентом выживших.

Как это объяснить? Болезненный вопрос, который до сих пор мучает нидерландцев. Важным фактором, вероятно, было то, что Нидерланды находились под немецким «гражданским» управлением. Это означало, что вермахт играл сравнительно малую роль в осуществлении властных полномочий и что эсэсовцы и гестапо, отличавшиеся гораздо большим фанатизмом, здесь, в отличие от большинства западноевропейских стран, могли действовать практически без помех. К тому же во Франции, например, с ее малообжитыми и недоступными районами, прежде всего на юге, было гораздо больше возможностей прятать людей, чем в густонаселенных и обозримых Нидерландах. Кроме того, Нидерланды, в отличие от Норвегии, Дании и Франции, не имели общей границы с территориями, свободными от оккупации.

Антисемитизм, конечно, присутствовал и здесь, но распространен был не больше, а скорее меньше, чем в других странах. Если взять Францию, то антисемитизм в этой стране на протяжении всего XX века был гораздо жестче и нередко сопровождался насилием. Первая партийная программа НСД базировалась в основном на идейных установках родственной НСДАП (NSDAP)[15], за исключением антисемитских пассажей, которые, по мнению лидера НСД Антона Мюссерта, могли бы произвести на нидерландского избирателя пугающее впечатление. Когда в феврале 1941 года в Амстердаме прошли первые большие облавы на евреев, в городе и его округе в кратчайшее время была организована всеобщая забастовка солидарности, которая явилась одним из очень немногих общественных выступлений в знак протеста против преследования евреев в оккупированной Европе. Она была быстро и кроваво подавлена силами немецкого полицейского батальона и двух полков дивизии СС «Мертвая голова». Стало ясно, что «медовый месяц» закончился.