Дроздово поле, или Ваня Житный на войне - Вероника Кунгурцева

— Не богохульствуй! Это Бог пернатых!

— Я — атеист! — возразил соловей и опустился в фуражку со словами: — Подходящее гнездышко…

— Das Mädchen![5]— сказал немец и для полной ясности указал пальцем в сторону крепко спящей девочки. Златыгорка тут же натянула свой новый лук — трое гостей в ответ лишь засмеялись. Кресимир распахнул пиджак и со словами «Стреляйте, гады!» разодрал гнилое полотно рубахи, показав хозяевам совершенно пустую грудную клетку…

— Руки прочь от нашего ребятенка! — завопил Шишок и встал у постели Яны, загородив спящую своим небольшим телом. Златыгорка, не расставаясь с бесполезным луком, присоединилась к нему. Ваня встал рядом. Птахи орали:

— Только через наши трупы!

Березай, как диспетчер, объявил:

— Фирменный скорый поезд «Берлин — Москва» прибывает на первый путь, пятую платформу! Будьте осторожны!

А Боян Югович попытался воззвать к национальному чувству сербских мертвецов: дескать, и вам не стыдно быть заодно с врагом…

Но тут с улицы раздались вопли навья, окружившего дом:

— Кро-ви, кро-ви! — скандировали мертвяки. — Пить, пить! Мы хотим пить! Кровь младенца… Она утоляет жажду!

В окно, по головам, взлезла какая-то растрепанная женщина в белом платье, изъеденном слизнями, и, медленно наступая, стала говорить:

— Мы голодны! К нам никто не приходит уж который год! Все ушли из Неродимле — и поминок не справляют: красных яичек на могилки не кладут, крошек не крошат, ракии не льют. Мы совсем одни! Мой муж бросил меня, мертвую! Где он: умер на чужбине, живет за океаном?.. Мы лежали тихо, никому не мешали — а теперь нас растревожили, наши мертвые тела вы, живые, рвете на части! Какого же снисхождения вы ждете от своих мертвецов?!

— Это бомба упала на кладбище! — воскликнул Ваня Житный.

Его поддержал Боян Югович:

— Это натовская бомба — мы не можем за них отвечать!

— Мы не виноваты! — сделал еще одну попытку Ваня, видя, что навяки трясут головами, как китайские болванчики.

— Все живые отвечают друг за друга! — зловеще проговорила навячка и придвинулась к нему вплотную, так что повеяло могильным холодом.

— Но, но! — воскликнул домовик, протискиваясь между нею и мальчиком. — Вначале Шишка возьми, Дубравка Малкович!

Лешачонок Березай тут, волнуясь, сказал:

— Уважаемые пассажиры, я люблю дубравы… поезд номер девятьсот девяносто девять «Неродимле — Белград» отправляется… дубравы — это лучшие леса… с третьего пути… после березовых и сосновых!

Ваня, несмотря на сложную ситуацию, обрадовался, что сквозь затверженные объявления у лешака свои слова стали пробиваться.

Дубравка вздрогнула и, взглянув в лицо лешего, спросила:

— Живяк, почему из твоего лица зеленая поросль тянется, в точности как из моего?

— Иди с миром, Дубравка! — сказал тут домовой. — Ложись на свое место… Зачем тебе кровь сербского ребенка, ты ж не шиптарица! Если твой муж жив, мы найдем его и попросим вернуться домой, если мертв, обещаем перенести к тебе его прах!

Дубравка Малкович закрыла руками лицо в страшных пятнах и отступила. Но стали надвигаться трое других гостей — и тут Златыгорка вытащила из кармана блестящий наконечник и насадила его на свою желтую стрелку… Кресимир мигом спрятался за спину Игнатия, воскликнув:

— Ого! Наконечник-то серебряный!

Игнатий прошептал:

— Но это не серебряная пуля!.. Она не сможет…

Воодушевленный Шишок тут же воскликнул:

— А вот это мы сейчас и проверим: сможет или не сможет!

И тут Боян Югович встрял в разговор: дескать, а давайте по-другому по-хорошему… Мы, мол, проиграли в одну игру, а не сыграть ли нам в другую, чтоб окончательно все решить, в шахматишки, к примеру? Никто не желает?

Немецкий офицер приостановился и, покосившись на стрелу с серебряным наконечником, сказал:

— Jawohl![6]Пусть будет так! Aber![7]Ты проиграйт — das Mädchen есть наша! Конец!

Боян Югович оглянулся на своих, потер крестовую родинку на щеке, кивнул и сказал:

— Но если я выиграю, вы немедленно оставите нас в покое и вернетесь туда, откуда пришли!

— В хорошую землю, — уточнил Шишок.

— По рукам! — воскликнул Игнатий, и живой с мертвым ударили по рукам.

Историк, идя за коробкой, успел шепнуть: дескать, не беспокойтесь — у меня второй разряд по шахматам…

В коробке не хватало нескольких черных пешек. Игнатий с усмешкой обломил свои татуированные пальцы, подержал в горсти — и бросил в коробку голые темные кости. Домовик пожал плечами, дескать, подумаешь: этак и я могу…

Фаланги пальцев и стали недостающими пешками. Расставили фигуры: Юговичу досталось играть белыми.

Партия шла с переменным успехом: видать, немец тоже не был профаном в шахматной игре. И все ж таки, в конце концов, историк стал выигрывать: черных фигур на поле осталось всего ничего. Лешачонок, запустив руку в отбой, потихоньку съедал черные деревянные фигуры, на верхосытку выбрал убитого черного коня… И тут отвлекшийся Ваня заметил, что коварная фаланга среднего пальца, — на ней недавно была наколота цифра восемь, — подползла к краю поля белых. И эсесовец живо заменил ее на черного ферзя! Мальчик готов был закричать, что пешка восемь ходила не по правилам (ни домовик, ни цыганка, ни Златыгорка, ни — уж тем более — Березай, в шахматы никогда не игравшие, ничего, видать, не поняли!), но тут Боян Югович объявил черным шах и мат! Пешка-фаланга зря старалась!

Немец выругался: «Donner wetter![8]» А историк произнес: дескать, ну, теперь, как обещали, вы должны разойтись, господа хорошие, по своим могилкам… Но не тут-то было! Игнатий, приставивший фаланги и вновь нарастивший на них мясо, заорал вместе с Кресимиром: не-ет, дескать, так не пойдет! Мы, мол, выиграли в первой игре, выходит, счет-то ничейный!

И тут из толпы навяков, тянувших в окна руки в трупных пятнах, выбился и перелез через подоконник еще один навий… Это… это был Драган! Бывший водитель грузовика «Застава», не взглянув на своих недавних пассажиров, обратился к эсесовцу, Игнатию и Кресимиру: дескать, дайте мне с этими живяками поговорить… У меня, мол, к ним свои счеты… Я, дескать, живо все решу — и выдам вам девчонку, останетесь довольны…

Эсесовец спросил:

— Кто это?

Кресимир с готовностью отвечал:

— Жених! Молодой совсем, свежий! Вчера под бомбежкой погиб! — Увидев изменившееся лицо немца, заторопился: — Не по вашей вине, герр офицер, это новая вина, старая-то уж быльем поросла…