Тайна Ребекки - Салли Боумен

Я представил. И даже понимал почему. Свидетельство о его смерти объясняло все странности характера.

– А почему его так раздражал Бен? – спросил я. – Только неопрятный вид или что-то еще?

– Что-то еще? – к моему удивлению, Фриц хихикнул. – Я же вам рассказывал про миссис Карминов, забыли? Даже овдовев, она не утратила привлекательности. Черные волосы, черные глаза, черное платье – ей не исполнилось тридцати, когда она осталась без мужа. И вполне могла бы еще раз выйти замуж, как мне кажется. Охотники бы нашлись. Мистер Лайонел не остался равнодушным к ее красоте, и она поселилась в коттедже. И жила там до своей смерти, мистер Лайонел заботился о ней, а потом и его мать… Ее звали Сара… Сара Карминов. Ее похоронили в церковном дворе Мэндерли.

Мне это уже было известно. И я успел побывать на могиле Сары Карминов и ее мужа. И, просматривая документы поместья, отметил, сколько денег выделили де Уинтеры на ее содержание. После того как ее три сына погибли в Первую мировую войну, Сара осталась с придурковатым сыном и болезненной дочерью. Арендаторы в таком случае обычно покидали свой дом, чтобы найти средства к пропитанию, но Сара осталась. И продолжала жить и получать пособие еще при жизни Максима, тогда ей было пятьдесят, а ее муж умер двадцать лет назад. Де Уинтеры продолжали помогать ей растить детей. Бена отправили в психиатрическую лечебницу только после ее смерти. Тогда Максим уже был за границей. Сейчас умер и Бен. А что случилось с дочерью, мне неизвестно.

Я с благодарностью посмотрел на Фрица, он помог мне заполнить существенный пробел. Меня очень интересовала Сара Карминов. И не столько ее красота и обаяние. Мне показалось, что некоторые события ее жизни имеют большое значение для истории де Уинтеров. Она вышла замуж в 1893 году в возрасте шестнадцати лет, через три года после рождения Максима. Ее первые три сына – три крепких парня – родились один за другим в течение пяти лет. После чего последовал перерыв. Девочка и мальчик родились в 1905 и 1906 году. Они носили фамилию Карминов, хотя ее муж умер в 1904-м. Кто-то решил утешить хорошенькую вдовушку.

– Расскажите про ее последних детей, Фриц, – попросил я. – Кто их отец?

Наступило молчание. Фриц пристально смотрел на меня из-под густых бровей. Он знал ответ, но я не мог угадать, какое желание в нем победит: говорить или утаить.

– Они были болезненными с самого рождения, – наконец сказал он. – Мальчик остался идиотом. А девочка… Она медленно росла и в умственном развитии отставала от своих сверстников. Тощая, как обглоданная косточка. С огромными черными глазищами. А у Бена глаза были голубые…

– Фриц. – Я решился рискнуть. – И Бен, и его сестра родились после смерти Джона Карминов. Девочка спустя десять месяцев, а Бен через два года. Кто их отец? Лайонел? Поэтому де Уинтеры помогали вдове? – Я помолчал. – И почему дети родились нездоровыми?

– Незаконнорожденные. – Фриц посмотрел прямо на меня. – «Незаконнорожденные, – вот как отзывалась о них миссис де Уинтер-старшая. – Поэтому мы должны заботиться о них, Фриц», – как-то раз сказала она. И больше мы не говорили на эту тему. Мистер Лайонел всегда привлекал женщин, не только здесь. И в Лондоне, и за границей, они просто висли на нем. И он всегда проявлял к ним щедрость. И когда я перешел к нему в камердинеры, то завел небольшую книжечку, где записывал их дни рождения и напоминал об очередной дате. И мы выписывали из лондонского магазина подарки – всякие безделушки, красивые вещицы. У него был хороший вкус. – Фриц снова хихикнул. – Особенную слабость он питал к актрисам. Их дерзость, так я думаю, привлекала его. А его бедная жена… нет, она не отличалась смелостью… Она была настоящей леди…

На веранду вышла рыжеволосая няня со столиком на колесах, на котором стоял чай и тарелки с сандвичами и печеньем. И я понимал, что, как только она доберется до нас, разговор прервется. Мне следовало поторопиться, но так, чтобы Фриц не заметил моей настойчивости:

– А чем болел Лайонел?

– У него болели ноги, – вздохнул старик. – Они причиняли ему массу беспокойства. Сначала на бедрах появились темные пятна, потом они превратились в язвы. И ничто не помогало, они не проходили. Мы промывали и смазывали их, бинтовали, но становилось только хуже и хуже. Максим не понимал, что с отцом. Он потерял мать, она любила сажать его на колени, она обожала своего мальчика. И после ее смерти ему так хотелось ласки. И даже когда ему исполнилось шесть лет, он все еще не забывал, как она баюкала его, прижимая к себе. И, завидев отца, он бросался к нему и просил взять на руки, посадить на колени. Мистер Лайонел злился, потому что не мог поднять такого большого мальчика и ему было бы больно посадить его на колени, поэтому он тут же выходил из себя и кричал, что мальчик изнежен и избалован. Он кричал на малыша, и тот в конце концов стал бояться его.

Но, в сущности, мистер Лайонел был добрым человеком. Просто в то время у него наступило ухудшение, и ему даже было трудно ходить. Ему не хотелось, чтобы кто-то заметил это и чтобы об этом болтали. Он задумался, но я подсказал:

– Язвы потом все же прошли?

– Да. – Он оживился. – Через год или два они полностью сошли. И мистер Лайонел снова стал, каким был прежде, – уезжал в Лондон каждый месяц, гулял там напропалую. Когда боль проходит, забываешь об осторожности. Когда мой артрит начинает донимать меня…

– А когда наступило очередное ухудшение? – Я смотрел на рыжеволосую няню в белой форме. Она уже подошла к группе женщин на другом конце веранды. Нам оставалось минут пять, не больше.

– Намного позже. Когда Максиму исполнилось лет двенадцать. Он неважно учился, и летом с ним занимался пастор, дедушка полковника Джулиана – прекрасной души человек. Максим его очень любил. И вот тогда у мистера Лайонела начались приступы головной боли. И зубы тоже стали болеть. Они его очень мучили. Он принимал ртуть, и зубы начали портиться. Они почернели и все сгнили. А потом наступило ухудшение. Даже со мной он становился то мягким, как ягненок, то бушевал без всякого повода…

Его взгляд невольно обратился в сторону Мэндерли, и, казалось, Фриц погрузился в прошлое.

– Иной раз ему становилось чуть лучше, – продолжал он. – Даже на месяц. И тогда он говорил: «Ну вот, Фриц, я снова выздоровел». Но головные боли потом становились еще сильнее, появились и другие симптомы. И, мне кажется, они пугали его. Наконец наступил момент, когда он стал совершенно непредсказуемым, когда уже нельзя было заранее угадать, что он сделает в следующую минуту. И мать делала все, чтобы избежать толков. К ней на чай приходили дамы из местного общества…

Фриц покачал головой:

– Надо было что-то предпринимать, и старшая миссис де Уинтер пригласила врача из Лондона. Мистеру Лайонелу начали делать уколы, после которых он затихал. Морфий. От боли. Но из-за морфия по ночам его стали преследовать кошмары – он так кричал от ужаса. И последние четыре года не выходил из своей комнаты. У меня был ключ, и я не позволял горничным судачить на эту тему. Никогда. И миссис де Уинтер знала, что на меня можно положиться. У нее самой была железная воля. Ее сердце могло разрываться от горя, но вы бы никогда не догадались о том. И даже при мне она не позволяла себе слабости. И когда дело шло к концу, она взяла меня под руку и попросила оказать услугу. Последнюю. И тогда я засвидетельствовал его волю, его завещание. Вторым свидетелем стал полковник Джулиан. После этого меня перевели в дворецкие. То, о чем я мечтал.