Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл

– Следует ли законному ребенку гнушаться незаконного, если они дети одного отца? – отвечал Пьер, ниже склоняя голову над своей тарелкой.

Патер вновь потупил взгляд и промолчал; однако сам едва заметно повернулся в сторону хозяйки, словно ожидая, каким-то будет ее ответ Пьеру.

– Спроси людей, Пьер, – сказала с горячностью миссис Глендиннинг, – да спроси свое сердце.

– Мое сердце? Непременно, мадам, – отозвался Пьер, твердо встречая ее взгляд. – Но каково ваше мнение, мистер Фолсгрейв? – продолжал он, снова опуская глаза. – Неужто первому следует бежать общества второго; неужто первому следует отказать второму в своем благороднейшем сострадании и чистой любви, особливо если у второго больше не осталось никого в целом свете? Что, думаете вы, ответил бы в этом случае наш благословенный Спаситель? И что он с такою добротой сказал блуднице?

Кровь бросилась патеру в лицо, залила даже его широкий лоб; он слегка заерзал на стуле, переводя неуверенный взгляд с Пьера на его мать. Он был подобен ловкому, добродушно настроенному человеку, который нежданно-негаданно очутился меж двух огней – двух противоположных мнений – и собственное мнение которого полностью раздвоилось, но он все еще остерегается высказать это вслух, ибо в нем слишком сильна нелюбовь ко всяческим громким заявлениям о своем явном несогласии с честными убеждениями любой особы из тех, кого он особенно чтил и по их положению в обществе, и по их нравственным качествам.

– Ну, так что же вы ответите моему сыну? – сказала, наконец, миссис Глендиннинг.

– Мадам и сэр, – произнес патер, вновь обретя все свое самообладание, – это одна из обид, кою терпим от общества мы, слуги церкви, ибо все свято верят, что о моральных обязательствах рода человеческого нам ведомо гораздо больше, чем остальным людям. Паче того, и мирянам сие чинит немалый вред, если в частном разговоре мы случайно обмолвимся о своем личном отношении к сложнейшим вопросам морали, кое они всегда готовы принять за предписание, будто бы косвенно исходящее от самой церкви. Нет ничего вредоноснее этаких суждений; и потому ничто не может смутить меня сильнее и лишить всякой ясности мысли, коя столь необходима, если собираешься выразить взвешенное мнение о какой-то моральной проблеме, как неожиданные вопросы на ту же тему, что ни с того ни с сего мне порой задают в обществе. Прошу простить за это долгое вступление, но мне нечего больше добавить. Не на каждый вопрос, мистер Глендиннинг, каким бы простым он ни казался, можно ответить по совести лишь «да» или «нет». Все вопросы морали формируются мириадами случайностей; так что хотя наша совесть вольна заявлять нам о своих правах в любом деле чрезвычайной важности, но все-таки, согласно тому универсальному принципу, что объемлет все прочие случайности, возникающие на почве морали, то, что вы предлагаете, не только невозможно, но даже пытаться осуществить сие, по моему мнению, будет весьма глупо.

В тот же миг у патера сползла вниз его похожая на стихарь обеденная салфетка и открыла всем взорам приколотую к его воротничку миниатюрную, но превосходно сделанную брошь с камеей, где резец запечатлел символический союз голубка со змеей. То был подарок любезного друга, и его преподобие прикалывал эту брошь лишь в тех случаях, как нынешний, когда надо было выйти в свет.

– Соглашаюсь с вашим мнением, сэр, – сказал Пьер, поклонившись. – Я полностью с вами согласен. И теперь, мадам, давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Нынче утром вы называете меня «мадам» с завидной неутомимостью, мистер Глендиннинг, – сказала его мать, улыбаясь с легкой горечью и почти не тая, что немного уязвлена и еще больше того потрясена холодностью Пьера в обращении с нею.

– Почитай отца твоего и мать твою[87], – отвечал Пьер, – обоих: и отца, и мать, – невольно прибавил он. – И так как дело это меня очень тронуло, мистер Фолсгрейв, и поскольку нынче утром мы с вами столь удивительным образом разошлись во взглядах, так позвольте заметить, что, если про заповеди справедливо сказано, что лишь они одни оставлены нам Богом, тогда, выходит, никакие непредвиденные обстоятельства не должны мешать нам их соблюдать. Тогда получается – не так ли, сэр? – что самый лживый и лицемерный изо всех отцов должен почитаться своим сыном так, будто он святой.

– Несомненно, так и получается, коли следовать строгой букве Декалога[88], несомненно.

– И убеждены ли вы, сэр, в том, что заповедь эта должна пониматься буквально и так и соблюдаться в нашей жизни? Ради примера – почитать ли мне отца своего после того, как я узнаю, что он был совратителем?

– Пьер! Пьер! – закричала его мать, сильно покраснев и привстав со своего места. – Нет никакой нужды в таких допущениях. Нынче утром ты совершенно забылся.

– Все это только в интересах общей полемики, мадам, – отвечал Пьер холодным тоном. – Прошу меня извинить. Если прежнее ваше возражение, мистер Фолсгрейв, здесь неприменимо, не окажете ли вы мне честь, ответив на такой вопрос?

– Ну вот, вы сами снова, мистер Глендиннинг, – отозвался его преподобие, благодарный Пьеру за его подсказку, – делаете мне вопрос о моральной проблеме, на который просто немыслимо однозначно ответить, да еще так, чтоб тот универсальный ответ устроил бы всех. – И его салфетка-стихарь вновь соскользнула вниз.

– В таком случае я вновь ограничусь молчаливым порицанием, сэр, – произнес Пьер медленно, – но готов признать, что, быть может, вы снова остались правы. А теперь, мадам, поскольку вам с мистером Фолсгрейвом нужно уладить одно небольшое дело, ради которого мое дальнейшее присутствие не только необязательно, но даже может оказаться вовсе излишним, то позвольте откланяться. Я отправляюсь на длительную прогулку, а посему вам не стоит ждать меня к обеду. Доброго утра, мистер Фолсгрейв, доброго утра, мадам.

Едва за ним закрылась дверь, мистер Фолсгрейв заговорил:

– Мистер Глендиннинг показался мне сегодня немного бледным… уж не заболел ли он?

– Насколько мне известно, нет, – отозвалась миссис Глендиннинг равнодушно, – но разве вы когда-нибудь встречали другого такого царственного джентльмена, как он! Чудо как хорош! – И она добавила вполголоса: – Что бы это могло значить… все «мадам» да «мадам»?.. Но ваша чашка вновь опустела, сэр. – Она сделала легкий жест.

– Нет-нет, благодарю, мадам, – отвечал патер.

– Мадам? Прошу, не зовите меня больше «мадам», мистер Фолсгрейв, ибо с некоторых пор я испытываю к сему обращению невольную ненависть.

– Позволите ли тогда величать вас Ваше Величество? – спросил патер галантно. – Титул Королевы Мая не годится, так пусть же будет Королева Октября.

Тут леди рассмеялась.

– Идемте, – сказала она, – давайте пройдем с вами в другую комнату да уладим дело с этим распутным Недом и несчастной Дэлли.