Алиенора Аквитанская - Режин Перну

Но эти успокаивающие слова следовало скрепить печатью, как было принято: обменяться с архиепископом поцелуем в знак примирения. А от этого Генрих отказался, и ни Людовик, ни сам Томас не могли обманываться насчет того, что означал этот отказ.

«Государь, у меня такое чувство, что нам с вами никогда больше не встретиться», — такими словами Томас простился с Генрихом. Что касается Людовика, он умолял архиепископа не верить в слова Генриха и оставаться в безопасности во французском королевстве.

Нам довольно трудно понять, почему они так повели себя после того, как английский король многократно заверил их в своем раскаянии и пообещал мир. Но в представлении людей того времени поцелуй был важнее любых слов и даже всех письменных заверений, какими он мог сопровождаться. В те времена, когда за образец поведения бралась литургия, значение имел жест. Свою верность сеньору вассал показывал, вкладывая свои руки в руки сюзерена в тот момент, когда приносил ему оммаж, и именно этот жест означал принятие вассальных обязательств, — как и поцелуй, полученный им в ответ, обязывал сюзерена оказывать ему защиту и покровительство. Генрих мог сколько угодно клясться в дружбе, но, если он отказывался от поцелуя, этого таинства мира, каждый понимал, что все его обещания — пустые слова, брошенные на ветер.

Первого декабря 1170 г., через шесть лет после своего тайного отплытия, Томас высадился на берег в Сандвиче. Огромная толпа, — простой народ, бедняки, — провожала его до Кентербери; в празднично убранном соборе его встречало'все население города.

Алиенора, по приказу Генриха, провела Рождество в Бюре, в Нормандии. Там она и узнала о том, что 29 декабря архиепископ был убит в своем соборе.

Из всех городов, в которых довелось побывать Алиеноре в ее беспокойной жизни, не найти другого, где бы так легко было себе ее представить, как в Пуатье. Излюбленный город аквитанских герцогов, благословенная земля, где впервые расцвела поэзия трубадуров, сохранял на протяжении веков отпечаток своего романского прошлого. Часть городских укреплений осталась в том самом виде, в каком они были, когда охраняли английскую королеву от возможных нападений мятежных вассалов. Мы и сегодня можем увидеть баптистерий святого Иоанна, церковь святого Илария, и, по крайней мере, частично, церковь святой Радегунды приблизительно такими, какими видела их Алиенора. Мы можем увидеть прекрасный фасад Большого Собора Богоматери — тот самый, которым она любовалась, и можем представить себе, как на ее глазах, камень за камнем, поднимались большой зал герцогского дворца и собор святого Петра, где, по слухам, на одном из витражей изображено ее лицо. К этому следует прибавить мимолетные картинки, возникающие то за углом улицы — колокольня Сен-Поршер, то во дворе, куда мы случайно заглянем, — аркады клуатра во дворе факультета, который прежде был двором богадельни. Все, чем любуются сейчас туристы, все это было частью мира Алиеноры и мира нашего романского искусства в период наибольшего его процветания.

Город, несомненно, был в самом расцвете, как ни в какую другую эпоху, в те годы, когда Алиенора утверждала себя в качестве герцогини Аквитанской. Можно представить себе нашу героиню на этом фоне такой, какой она изображена на ее печати: с цветком в правой руке и ловчей птицей на левой. Именно в эти годы двор в Пуатье стал по преимуществу очагом поэзии, центром куртуазной и рыцарской жизни того времени. Алиенора была здесь еще в большей степени королевой, чем во Франции или в Англии; она правила через своих детей, которые продолжали ее род; она правила двором услужливых вассалов и поэтов; более того, она господствовала над всеми, кто ее окружал, благодаря блестящему уму, любви к поэзии и изысканному языку, которые ее отличали. Должно быть, именно тогда Кретьен де Труа бывал при дворе в Пуатье и испытал на себе двойное влияние, которым проникнуто все его творчество: кельтских сказаний и куртуазной поэзии. Нет ничего невозможного и в предположении, что сюжет его первого романа, «Эрек и Энида», подсказала ему сама Алиенора: он воспевает величие четы — но не тогда, когда любовники наслаждаются друг другом, поглощенные счастьем, которое заставляет их замкнуться на самих себе, а тогда, когда, совместно двигаясь к общей цели, они становятся в полной мере Рыцарем и Дамой и порождают, полностью отдавая себя и отправляясь на подвиги, «Радость Двора». Такой была в течение пятнадцати лет жизнь Генриха и Алиеноры, которые вместе трудились над тем, чтобы в полном согласии вести свое обширное королевство к его славному предназначению. Однако Генрих нарушил договор, созидающей любви предпочел распутство, и с радостью двора было покончено. Отныне Алиенора совершала подвиги в одиночестве, продолжая свою «охоту на белого оленя» из сказок про короля Артура. Она будет продолжать ее ради своих сыновей — страстная мать, попранная в своих правах супруги.

В период своего пребывания в Пуатье Алиенора преследует единственную цель: отстоять против все более тиранической и единоличной власти Генриха II права своих детей, и ради осуществления этой цели она готова на все, вплоть до открытого мятежа. Все эти события происходили на фоне, который она умела создать: на фоне музыки трубадуров и куртуазной поэзии, празднеств, достойных дворца короля Артура, увлекательных и тонких споров на судах любви. Конечно, теперь уже никто не верит истолкованиям, которые со свойственной их времени тяжеловесностью историки литературы классической эпохи дали восхитительному термину «суд любви», видя в нем настоящий суд, изрекающий приговор, которому любовники обязаны были подчиниться… Речь тогда шла всего лишь об игре ума, о любимом развлечении просвещенного общества, которому ничто не доставляло такого удовольствия, как анализ всевозможных тонкостей любви — и только развлечения ради они высказывали, разбирая предложенные им случаи, суждения, по форме напоминавшие те, которые изрекались на заседаниях феодального суда, разбиравшего ссоры. В удивляющем нас сочинении Андрея Капеллана, «Трактате о Любви» сохранилось воспоминание об этих ассамблеях, где под руководством благородной Дамы — виконтессы Эрменгарды Нарбоннской, Изабеллы Фландрской, а иногда и самой Алиеноры или ее старшей дочери Марии Шампанской — обсуждались куртуазные сюжеты и предметы.

Действительно, Алиенора в то время воссоединилась со своими старшими дочерьми, которые тогда находились в Пуатье: Алисой де Блуа (одна из ее дочерей позже станет монахиней в Фонтевро и, судя по тому, какие подарки были ею получены, можно предположить, что она занимала в сердце Алиеноры особое место) и особенно Марией Шампанской, в которой Алиенора, несомненно, больше, чем в остальных девяти детях, узнавала себя: «радостная и веселая графиня… та, чьим светом озарена Шампань», как сказал о ней трубадур Ригаут де Барбезье, который был в числе ее приближенных. От матери Мария унаследовала любовь к словесности, живой ум и дар порождать вокруг себя поэзию; Кретьен де Труа жил при ее дворе, и именно по ее просьбе был написан роман «Ланселот или Рыцарь Телеги», — из всех рыцарских романов именно в нем поклонение Даме доведено до совершенства, ибо из любви к Гвиневре Ланселот готов даже на бесчестье: он соглашается признать себя побежденным и позволяет считать себя трусом.