Петля - Аркадий Адамов

И все-таки хуже всего обстоит у нас с уликами против него по делу Веры Топилиной. Тут, кроме показаний Жилкина, мы больше пока ничем не обладаем. А если учесть все остальные соображения, то и вообще причастность Горбачева к этому делу кажется весьма сомнительной.

— Да, один Жилкин ничего не стоит, — сухо соглашается Кузьмич. — Что-то надо еще.

Все эти дни мне кажется, что Кузьмич не может мне простить гибель Гриши Воловича. Но вчера я случайно узнал совсем другое. Кто-то напомнил ему о нашей телефонной стычке, и Кузьмич якобы сказал: «Ехать надо была. Зря я тогда кобенился. Стар, видно, стал». Однако слова эти могли и придумать и исказить. Поэтому я наедине с Кузьмичом до сих пор чувствую себя как-то неуютно.

— Конечно, прежде всего Горбачев будет отрицать, что приезжал ночью домой, — говорит Кузьмич. — Так?

— Так, — соглашаюсь я. — И его тут действительно никто не видел…

— Да, конечно… никто не видел… тут… — медленно повторяет Кузьмич, устремив взгляд в темное окно и бережно попыхивая последней за этот день сигаретой. — Но его кто-то мог видеть той ночью в вагоне. Должен был видеть. Он же срочно готовился к новому рейсу наутро. — Кузьмич поворачивается ко мне. — Так ведь?

— Там могли заметить, что он уехал. Вот и все. А куда уехал, этого он им мог и не докладывать, — возражаю я.

— Мог. Но скорей всего — доложил. Ты представь себе обстановку. Все спешат, суета, тысяча дел, утром новый рейс. И вдруг директор уезжает. Куда, зачем, надолго ли? Естественно же все это сказать окружающим. «Проверю, как там дома, захвачу кое-что…» Ну, как не сказать? Тем более что у него и в мыслях пока ничего дурного нет. Это уж потом, когда он домой приедет…

Ох, какое сомнение сквозит в голосе Кузьмича, когда он произносит последние слова!

— Чует мое сердце, Федор Кузьмич, что и тогда у него никаких дурных намерений не возникло, — вздохнув, говорю я.

— М-да… — Кузьмич досадливо трет ладонью затылок. — И тем не менее…

Некоторое время мы еще обсуждаем различные детали завтрашней моей встречи с Горбачевым. Потом я смотрю на часы и говорю без всякого энтузиазма, ибо я терпеть не могу делать бесполезную работу:

— Мне пора, Федор Кузьмич. На вокзале надо еще осмотреться и поговорить с товарищами.

— Давай, — устало соглашается Кузьмич.

Он тоже, по-моему, не в восторге от положения дел.

Пока я добираюсь до вокзала, я не перестаю думать о том, что мы идем по какому-то ложному пути. Все произошло иначе и проще. Случай… Его превосходительство Случай вмешался в дело. Вот и все. И это может спутать все карты, как известно. Конечно, Горбачев отменный прохвост и способен на все. Но должно было что-то случиться…

Мне, однако, не удается продумать все до конца. Я приезжаю на вокзал.

Там я прежде всего разыскиваю комнату милиции, где меня уже ждут наши ребята.

Один из них в форме. Он должен открыто зайти в вагон-ресторан, осведомиться у Горбачева, все ли у него в порядке, и незаметно передать официантке, что ее ждут в одной из комнат для транзитных пассажиров, где, кстати, она и переночует, чтобы завтра уехать назад, в свой город. Остальные сотрудники должны будут взять под наблюдение Горбачева и убедиться, что он поедет ночевать домой. В случае, если он попытается скрыться, им предстоит его задержать. Ну, а я лишь издали буду наблюдать за вагоном-рестораном, постараюсь увидеть Горбачева — это поможет мне в завтрашнем разговоре с ним, — увидеть официантку, и это упростит нашу встречу, да и вообще я понаблюдаю за всем, что будет происходить вокруг вагона-ресторана за время его стоянки у перрона. Мало ли какие встречи произойдут у Горбачева и какие люди неожиданно появятся здесь.

Некоторое время я прохаживаюсь по людным и шумным, несмотря на поздний час, залам ожидания, мимо закрытых киосков и высокой буфетной стойки, возле которой, напротив, жизнь бьет ключом и сгрудилась изрядная очередь. Я бреду между длинными, массивными скамьями, где сидят и лежат люди и где очень много детей. Кто-то здесь спит, другие читают, закусывают, играют в карты или домино, беседуют. Детишки или спят, или капризничают, им тяжко проводить так ночь, я их очень хорошо понимаю. Мне самому тяжко. Тьфу! Глупость какая в голову лезет.

Но вот глухой скрипучий голос диктора, еле перекрывая шум в зале, сообщает о подходе нужного мне поезда.

Я застегиваю пальто, поглубже нахлобучиваю шапку и выхожу на перрон. Холодно, сыро. Ветер остервенело задувает со всех сторон, от него нет спасения. Люди пятятся спиной к нему, прячутся за выступы стен, за уснувшие ларьки и киоски. Гремят пустыми тележками носильщики в белых фартуках, рассыпаясь вдоль перрона и по пути сердито окликая зазевавшихся людей.

Я уже знаю, где приблизительно должен остановиться вагон-ресторан, и иду к тому месту, лавируя среди встречающих и обходя тележки носильщиков. Встречающих, кстати, удивительно много. Я даже не ожидал, что в такой поздний час и в такую чертову погоду их будет так много. А впрочем, возможно, именно поэтому прибыло такое количество встречающих. У многих я вижу в руках теплые пальто, ведь поезд-то из Средней Азии. Это хорошо, что на перроне так много людей, тем незаметнее будем здесь я и мои товарищи.

Добравшись до нужного места, я нахожу небольшой выступ в стене вокзального здания, который хоть отчасти может спасти меня от свирепых порывов ветра, и прячусь за него. Кстати, отсюда, оказывается, удобно наблюдать и за людьми на перроне. Он и вообще-то хорошо освещен, а одна из ламп висит прямо над тем местом, которое меня интересует. Мне все отлично видно.

И вот через некоторое время мне начинает казаться, что вовсе не я один ожидаю прибытия вагона-ресторана. Не поезда вообще, а именно вагона-ресторана. Ожидающие его люди — двое мужчин и три или четыре женщины — тихо и беспокойно переговариваются между собой, стараясь, однако, делать это незаметно для окружающих и притворяясь, что не знают друг друга. В руках у женщин большие кожаные сумки на «молниях», а у одного из мужчин даже объемистый чемодан.

Физиономии и повадки этих людей мне не нравятся. Кажется, первые сообщения с пути следования поезда подтверждаются: Горбачев, очевидно, участвует в каких-то спекулятивных махинациях. Если так, то его можно задержать немедленно, с поличным, то есть с «товаром», который он этим людям, очевидно, везет, а заодно и самих этих спекулянтов. И тогда Горбачеву будет некуда деться. Это не только облегчит задачу товарищам, которые будут вести следствие по его делу, но и поможет нам, ибо отвлечет внимание Горбачева, притупит его настороженность и все опасения в отношении вещей Веры Топилиной, если, повторяю, они вообще у него имеются. Что же делать? Взять Горбачева немедленно, тут же? Но что на это скажет Кузьмич? Ведь я нарушу его приказ. А у меня, к сожалению, и так уже испорчены с ним отношения.

Но сейчас ситуация сложилась иначе, совсем иначе, чем мы с Кузьмичем предполагали. В руки идут прямые доказательства, изобличающие Горбачева в преступлении. Что же касается нашего дела, то главное, что заботило здесь Кузьмича — элемент внезапности, — остается, ибо арестованный Горбачев будет ждать завтра от меня совсем не те вопросы, которые я ему задам.