Кольцо из фольги - Маша Трауб

Лиза, а Артур не посмел спорить. И есть Лиза, его жена, мать его ребенка, и он готов благодарить ее каждый день за такое счастье и просить прощения тоже каждый день за все, что сделал.

Не знаю уж, кому пришла в голову идея сопоставить все факты счастливого провидения с участием в них дяди Левана – подозреваю, что без бабушки и Варжетхан не обошлось, – но уже в моем детстве дядя Леван имел прозвище Бузныг – «спасибо» по-осетински.

Надо старое дерево срубить, не дай бог упадет и кого покалечит, а рука не поднимается – его еще прадед сажал. Позови Левана, который Бузныг. Он мимо пройдет, и дерево само упадет. Моя бабушка, когда злилась на какого-нибудь чиновника в горсовете, говорила Левану:

– Давай ты со мной поедешь. Пусть ему кирпич уже на голову упадет!

– Я готов, – отвечал дядя Леван.

– А можно, чтобы кирпич был маленьким? Чтобы только до человека дошло, что нам нужны медикаменты! Пусть несильно упадет, а? – уточняла бабушка.

– Не знаю, – улыбался смущенно дядя Леван.

Бабушка хохотала.

Если в доме начинались скандалы – невестки со свекровями, мужья с братьями, и уже сил никаких нет, надо звать дядю Левана в гости. Он придет, а после этого крыша дома обрушится. Тогда точно все помирятся, про все склоки забудут. Объединятся, чтобы дом восстановить.

Только Варжетхан удалось разговорить дядю Левана. Он где только не жил. Но из каждого места его выгоняли. Устроился на завод работать, так все машины вдруг встали. Запчасти там бракованные оказались. Но до его появления работали. Хотел в школе труд вести, так весь флигель, где мальчики табуретки должны были делать, сгорел. Выяснилось, что бывший трудовик в нем мебельную фабрику оборудовал. Продавал столы и стулья частным заказчикам. Мальчишки были бесплатной рабочей силой. Левана из всех городов и сел выгоняли, пока он не добрался до нашего села. А тут все случилось по-другому.

– Слушай, потому что они глупые! – хохотала Варжетхан. – Тобой пользоваться надо! Ты же кадр!

Про кадр Варжетхан узнала от бабушки. Она про каждого человека говорила, что он – бесценный кадр. И верила, что у каждого есть особенные таланты. У дяди Левана, которого все называли Леван-Бузныг, был талант разрушать то, что не должно существовать.

* * *

Кувшины. В каждом доме на круглом подносе должны стоять два кувшина. Один – высокий, с узким носиком. Если посеребренный – шикарно. Предназначался для араки – местного аналога самогона. Второй кувшин – непременно глиняный, пузатый, с широким горлышком – для пива. У бабушки были только один кувшин и поднос. После ее смерти мама забрала и то, и другое. Когда мы переезжали с места на место, из города в город, она всегда возила за собой эти кувшин и поднос. Нет, не потому что они ей были дороги как память о бабушке, – мама была уверена, что они серебряные. В случае необходимости можно продать или отнести в ломбард. Во всяком случае, мне она это объясняла именно так. Мама могла забыть мои книги и учебники, одежду, даже самую необходимую, другие вещи, но кувшин и поднос всегда укладывала на дно чемодана в первую очередь. Обычно они так и оставались лежать в чемодане, засунутом на антресоли. Мы никогда ими не пользовались. Они лежали много лет, завернутые в несколько слоев обычных кухонных полотенец. Когда мама наконец устала от переездов и решила вернуться в Москву и больше никуда не ездить, она достала из чемодана кувшин и поднос. Они были покрыты зеленым налетом.

– Странно, – заметила она. – Серебро вроде бы чернеет, а не зеленеет.

И отнесла кувшин и поднос ювелиру, который вынес вердикт – мельхиор. Хорошего, просто отменного качества, но не серебро. Если его натереть, будет сверкать, как серебряный. Но не представляет особой ценности. Мама тогда заплакала. Она ведь верила, что эти поднос и кувшин смогут спасти ее и меня. Держала их на черный день. А оказалось, что и в черный день прожить не на что. Или она плакала вовсе не из-за этого? Я тогда не спросила, не понимала. Я хотела оттереть кувшин с подносом и поставить в шкаф, чтобы было красиво. Но мама не разрешила. Она завернула их в полотенца и убрала на антресоли. Больше не доставала. Почему? Я не спрашивала.

Сколько вопросов я бы хотела задать сейчас. О стольких вещах спросить бабушку, Варжетхан, маму. Но я была ребенком. А дети живут одним днем, будущим. Не прошлым. Когда я задаю маме вопросы, она отмалчивается. Ни на один не ответила. Говорит, что не хочет вспоминать прошлое, да и вспоминать особо нечего. Память, как назло, подбрасывает самые тяжелые воспоминания. Вот такая особенность. Не оставила ничего светлого. Видимо, все радостное, счастливое досталось мне. Я, как ни пыталась, не могла припомнить ничего плохого. Ни одной своей слезинки, ни одного разочарования. Только счастье, радость, беготню по селу, бабушку – всегда улыбчивую, нежную.

– Бабушка редко улыбалась и почти никогда не смеялась, – рассказывала мама.

– Нет, это не так. Она умела хохотать по пустякам! – твердила я.

– Бабушка уставала от своей работы. Мечтала о пенсии, чтобы не писать каждый божий день, – твердила мама.

– Неправда. Она жила своей работой, неслась в редакцию как на праздник. Только там ей было по-настоящему хорошо. Она не умела не писать, – возражала я.

– Она так и осталась чужой в том селе. Ее не приняли…

– Ее все любили, на руках носили!

* * *

Я искала аллею. Ту, по которой так любила гулять бабушка, делая дополнительный крюк. Аллея – единственная во всем селе. Маленькая, затерявшаяся между улицей Ленина и улицей Кирова. Оазис в жаркий день. Там были высажены акации и каштаны. Они создавали тень. Лавочки поставить не догадались. Но можно было медленно пройти эти двести шагов в тени, наслаждаясь запахами. Бабушка ходила по этой аллее туда и обратно чуть ли не часами. Говорила, что только там ей хорошо думается. И только там она может придумать заголовок или новую тему для статьи. Если бабушки не было дома, в редакции, у Варжетхан, значит, она точно мерила шагами аллею.

Мне же нравилось сидеть под абрикосовым деревом. Оно росло во дворе рядом с редакцией. Здоровенное. На нем уже не вызревали плоды. Абрикосины оставались зелеными и мелкими. Но дерево было невероятным – старым, с толстым стволом. Под ним поставили стол, сколоченный из грубых досок, и скамью. Под деревом проходили редакционные летучки, стихийные совещания, там принимали гостей, играли в нарды и шахматы. Там же отмечали праздники. За столом всем