Инфернальный реквием - Петер Фехервари

Однако мне нужно открыть вам еще кое-что, моя госпожа. Никогда прежде я не рассказывала вам о палатине-хирургеоне Бхатори, повелительнице Бронзовой Свечи, и не имею намерения рассуждать о ней сейчас, но думаю, что именно встреча с ней усугубила мой кошмар. Вне сомнений, Акаиси считает себя верной слугой Трона, а также не имеет себе равных на выбранном поприще, и все же я ненавижу ее каждой клеточкой своего существа. Именно она посеяла во мне семена мрака и, вполне возможно, грехопадения. Раскрепощения! Если со мной произойдет что-либо неблагоприятное, призываю вас в первую очередь заподозрить палатину Бхатори, ибо расследование я поведу в отношении нее.

Асената закрыла путевой дневник. Чтобы исполнить замысел, ей следовало поторопиться. Близилась Первая заря, а значит, Акаиси скоро приляжет отдохнуть на несколько часов, что даст сестре свободу действий. Правда, если палатина отошла от прежнего распорядка дня, Гиад рисковала серьезно осложнить себе жизнь.

– Все нормально, – заверила себя Асената. – Карга никогда не менялась.

Выйдя в коридор, сестра покосилась на дверь Ионы. Скорее всего, он давно уже ушел и сейчас находился на полпути к шпилю Веритас, где располагался Люкс-Новус. Неужели ректор схолы и в самом деле причастен к медленному разложению Витарна, а то и управляет оным? Гиад не помнила, встречалась ли когда-нибудь с теологом-экзегетом, хотя период учебы ярко запечатлелся в ее памяти. Как и всех перспективных отпрысков Свечного Мира, сестру записали в Люкс-Новус семи лет от роду. Последующие три года сложились для нее из непрерывных уроков, молебнов и испытаний, призванных отсеять просто одаренных ребят от исключительно талантливых. Непростые времена, но и вдохновляющие: именно тогда Асената обрела глубокую веру в священное предназначение человечества. Казалось невероятным, что в подобном заведении – или человеке, определяющем его курс, – может завестись скверна.

Гиад выбросила эти мысли из головы. У нее имелись более неотложные дела. После сегодняшнего кошмара стало ясно, что срок, отведенный сестре, подходит к концу.

Выпрямив спину, она двинулась к цели. Как и предполагала Асената, лечебница не спала даже в ранний час, однако пара-тройка сотрудниц, встретившихся ей, или вежливо поздоровались, или промолчали. Очевидно, они решили, что сестра направляется к своим пациентам. Пусть и посторонняя здесь, Гиад оставалась старшим госпитальером, а ореол властности служил лучшей маскировкой в таких ситуациях.

Асенату удивило другое – то, как хорошо она помнит все углы и закоулки в лабиринте коридоров. Впрочем, если подумать, то ничего странного…

– Я пять лет провела здесь, словно в тюрьме, – пробормотала Гиад, с отвращением взирая на нескончаемое полотно из красного и белого кафеля, перемежавшегося бронзовыми декоративными деталями.

Здесь не прогрессировало ничего, кроме распада, который мелькал повсюду, рыская среди трещин, пятен сырости и наростов черной плесени, благоденствующей в щелях между плитками. В отдельных местах тошнотворно-сладкий запах гнили усиливался так, что казалось, будто в стенах сейчас раскроются – или расцветут – некротические язвы.

«Здание должно выглядеть совсем иначе», – вдруг осознала Асената, но ничем не смогла подкрепить свою интуицию. Все, что подтвердило бы догадку, уже стерли из ее воспоминаний.

– Сейчас на это нельзя отвлекаться, – напомнила себе Гиад. – Сосредоточься.

Когда сестра спустилась на нижний этаж, ее задача усложнилась, поскольку дальнейший маршрут пролегал в заднюю часть комплекса, а отделение абордажников располагалось в другой стороне. Решив не таиться, Асената бодро зашагала дальше, пока не добралась до лестницы в подвал. Если бы Гиад заметили сейчас, она уже не сумела бы вразумительно объяснить, зачем пришла сюда.

Поэтому женщина торопливо сбежала вниз по ступенькам и проскочила во вращающуюся дверь. Коридор за ней оканчивался Т-образным разветвлением, где висела табличка, указывающая, что левый проход ведет к Мортифакторуму, предназначенному для ухода за умершими, а правый – к Реформаториуму.

– Размещены рядом, чтобы обслуживать друг друга, – угрюмо заметила Асената, поворачивая вправо.

Сюда допускали только избранных помощниц палатины, и Гиад подозревала, что за прошедшие годы их численность сократилась, а не возросла, поскольку Бхатори ревниво охраняла свои исследования.

Сестра остановилась у пластального люка с чеканной эмблемой в виде свечи, стилизованной под двойную спираль. На дверце не имелось ни ручек, ни замков – только стеклянная сенсорная пластина, вделанная в рельефный язычок пламени. Затаив дыхание, Асената приложила руку к датчику. Если ее доступ отозвали, дальше никак не пройти. Робкой частью своей души Гиад надеялась, что так и окажется.

Но устройство засветилось и одобрительно прозвенело. С шипением пневматических сервоприводов преграда отъехала в сторону, открыв взгляду большой круглый зал. В его стенах находилось еще семь дверей, каждая с выдавленным изображением одной из Добродетелей Просветительных. Возле них стояли блоки диагностического оборудования, на экранах которого постоянно обновлялись сведения о состоянии пациентов в камерах. Между ними, словно призрак в багряном облачении, металось одинокое создание. Кратко задержавшись у какого-нибудь люка, оно изучало данные, вносило небольшие поправки и устремлялось к следующему.

Асената знала, что смотритель Реформаториума бесконечно повторяет этот цикл, прерываясь лишь в те моменты, когда встроенные датчики требуют от него подзарядить батареи или принять питательную смесь из кормовых раструбов у входа.

– Привет, Анжелика, – шепнула Гиад с брезгливостью, не ослабевшей за долгие годы.

Разумеется, полуразумное существо не обратило на нее внимания. Оно интересовалось лишь тем, что попадало в рамки строгих директив, неизгладимо вписанных в его лоботомированный мозг.

Сервитор-медике работал здесь и тридцать лет назад, однако Бхатори намекала, что киборг намного старше – возможно, создан еще во времена основания Сакрасты. Хотя выглядела конструкция как высокая и неестественно стройная женщина, никто не знал, что именно скрывается под просторными красными одеяниями или фарфоровой маской, заменявшей лицо. В отличие от всех прочих сервиторов, когда-либо встречавшихся госпитальеру, Анжелика двигалась с почти пугающим изяществом: будто скользила по полу, как огромная змея в рясе. Кожаные рукава на ее гибких предплечьях незаметно переходили в перчатки, не обнажая и полоски плоти.

– Это просто марионетка, – сказала себе Асената и зашла внутрь.

«Но знаешь ли ты настоящего кукловода, сестра?»

Люк задвинулся у нее за спиной с необратимостью подписи под скверной сделкой. Гиад неохотно перевела взгляд на истинный кошмар Реформаториума. Как и хранитель зала, «Чистая доска» – Tabula Rasa[6] – нисколько не изменилась.