Моей Матильде. Любовные письма и дневники Николая Второго - Борис Соколов

Сезон 1906/07 годов был особенно удачным в балете и также удачным в клубах. В эту зиму заблистала звезда молодого М. М. Фокина. Его изумительные постановки «Ацис и Галатея» (в школе), «Евника» и «Павильон Армиды» открыли новую эру в балете, а «Шопениана» и «Египетские ночи» показали уже могучего художника, нашедшего новое русло для обмелевшей реки хореографии. Это была лучшая пора первого, робкого еще экспрессионизма, никого не шокировавшего, лишь позже вылившегося в «Мир искусства», породивший уже безобразные формы «0,01» и «Ослиный хвост» — предвестники кубизма, футуризма и других тяжких психических болезней искусства. Фокин и в позднюю эпоху своего творчества не пошел дальше Анисфельда, на котором чутко, но решительно остановился.

Такие гибкие артисты как А. Павлова, Т. Карсавина, П. А. Гердт и В. Ф. Нижинский давали в руки Фокина мягкую, эластичную глину, из которой он лепил свои яркие образы Петрония, Евники, Актеи, Армиды, Вереники, Арсинои, раба Армиды, маркиза де С., Амуна, Клеопатры и Марка Антония. Трескучий провал легатовских «Кота в сапогах» и «Аленького цветочка» довольно недвусмысленно показал тупик «классики без стиля», и, сохранив, конечно, лучшие шедевры Петипа и Льва Иванова, Фокин — первый и единственный автор, который нашел новый и верный выход на девственное, не вспаханное еще поле.

Публика лишь в ничтожном меньшинстве брюзжала, но старцы вымирали, а действительно культурная часть публики и молодежь горячо приняли Фокина, и один лишь ныне покойный Флексер-Волынский изрыгал свою ядовитую слюну в дурацком наборе бессмысленных слов своих фельетонов.

Дело же это произошло вот как. М. Ф. Кшесинская, хотя официально и покинула сцену в 1904 году, но de facto выступала в качестве разовой гастролерши по 10–12 раз в сезон. Хотя Фокин, высоко ценивший ее талант, и предоставил ей роль Евники на премьере, но Кшесинская этим выступлением ограничилась, ибо очень хорошо понимала, что в новом репертуаре ей делать нечего. И вот для разумной защиты принципов старой классики потребовался человек, хотя бы и не с театральным, но с литературным именем, и в большом редакторском кабинете Проппера, где в уголке, за маленьким столиком под низко опущенной лампой сидел упоминаемый мною маленький Дрейден, который уже был городским хроникером, — он слышал такой диалог: «Итак, Вы будете писать о преимуществах старых классических балетов и изыскивать ахиллесову пяту у Фокина, но это осторожно, ибо у него много друзей». — «Да, но я же никогда не бывал в балете и не имею о нем понятия…» — «Да, но Вы и Савонаролу лично не знали, а вон какую книгу завернули. Вот Вам кресло 4-го ряда, идите, привыкайте и пишите, а о материальной стороне помимо построчных договоритесь непосредственно с М.Ф.». Этот литературный подлец начал ковырять свои цереброспинальные статьи и душить Фокина, что, впрочем, ему плохо удавалось. Два года спустя П. Н. Владимиров, ставший своим человеком в доме М. Кшесинской, сам лично мне рассказывал, как он, поднявшись в будуар М.Ф., видел Волынского, отступавшего задом через зеркальный тамбур, а М.Ф. кричала: «Мне надоело за Вашу белиберду платить по 300 рублей в месяц. Вы не поняли своей простой задачи и лезете в разбор дела, в котором свиного пупа не понимаете. Если Вы будете продолжать Ваш дурацкий, вызывающий хохот набор слов — то уже за счет Проппера».

Вот кто такой был Волынский, продажная сволочь русской балетной критики. Он исчез на 4 года в Одессу и, вернувшись уже после революции, расцвел махровым цветом на столбцах «Жизни искусства», где и вообще все писали непонятным «блатным» языком. Полемика моя с этим прохвостом вся напечатана в «Театре и спорте» за 1920/21 год. (…)

Матильда Кшесинская с сыном Владимиром. 1900-е гг.

«Ники отлично сознавал, что мне придется пережить тяжелые времена и пройти через множество испытаний, и что без его поддержки я могу стать жертвой всевозможных интриг. А он не хотел, чтобы из-за него я пострадала. Всю свою жизнь я чувствовала его покровительство, и не раз он поддержал и защитил меня, когда меня стремились унизить или оскорбить».

(Матильда Кшесинская)

Каждое воскресенье в ту зиму (1912 года. — Б.С.) я бывал в Мариинском театре, в балете. Мне очень нравилась артистка А. Р. Нестеровская (в дальнейшем я буду называть А. Р. Нестеровскую просто А. Р.). В антрактах я приходил на сцену с ней разговаривать и скоро стал бывать на ее маленькой квартире, в которой она жила со своей матерью, очень почтенной женщиной, из дворянской семьи, родом с Кавказа. Таким образом между нами завязались дружеские отношения. (…)

Перед самой Пасхой приехала в Канны наша известная балерина М. Ф. Кшесинская. В одном с ней поезде приехала и А.Р. Они обе остановились в нашей гостинице. Сразу после праздников мы все переехали в Монте-Карло. В то время в Монте-Карло гастролировал русский балет Дягилева и имел большой успех. Балетной новинкой был «Петрушка» Стравинского в постановке известного балетмейстера Фокина. К Стравинскому надо привыкнуть. Лишь после того, как я несколько раз видел «Петрушку», Стравинский начал мне нравиться, и я полюбил некоторые из его мелодий, например мелодию шарманки. Шли также «Половецкие пляски» из оперы «Князь Игорь» и «Египетские ночи», всё — постановки Фокина. Фокин их поставил поразительно. Сочетание танцев и музыки было замечательное. Сам Фокин жил в то время в Монте-Карло со своей женой, тоже балетной артисткой, и со своим маленьким сыном Виталием, за которым ходила русская няня.

Клеопатру в балете «Египетские ночи» играла артистка Астафьева, бывшая замужем за К. П. Гревсом, братом моего сослуживца по полку.

Я каждый день ходил в театр. Мы с А.Р. играли в казино в рулетку, но, конечно, по маленькой, так что наши карманы не страдали. Однажды А.Р. выиграла в рулетку. Дома, вместе с великим князем Сергеем Михайловичем, они считали выигранные деньги, клали золотые монеты кучками и решали, что на них купить. Сергей Михайлович был очень хороший и добрый человек, и в то же время — умный и образованный. Он любил подсмеиваться над людьми и изводить их. Иной раз он бывал очень неприятным. Но повторяю, это был добрейшей души человек.

Кшесинская должна была выступать у Дягилева с известным артистом Нижинским. Они танцевали в небольшом балете, Spectre de la Rose, под музыку Вебера, LInvitation a la valse, также в постановке Фокина. Гвоздем этого балета был громадный прыжок Нижинского в окно. Балет этот мне очень нравился, я видел его много раз. (…)

Зимой 1913 года праздновалось трехсотлетие царствования Дома Романовых. По этому случаю было много торжеств. В первый день торжеств, перед выходом, когда все семейство собралось в комнатах государя и государыни, Борис Владимирович спросил государя, можем ли мы носить только что утвержденный знак в память юбилея. Государь сказал, что можем. Знак этот был в виде герба Романовых, окруженный венком. Я стоял рядом с Борисом и слышал, как государь сказал, что получил множество телеграмм из всевозможных углов России, от совершенно незнакомых ему людей. Мне кажется, что государь сам отвечал на все эти телеграммы.