Хозяйка большого дома - Карина Демина

Лгал, что счастлив видеть гостей.

И потом тоже… и вранья этого было чересчур много, оно тоже утомляло, но Райдо терпел, памятуя уроки хороших манер.

Хрень какая…

И эта настоечка, в которую ему подлили опиума. Зачем? Вряд ли он входит в изначальный рецепт. Опиум людям вреден, впрочем, люди на редкость спокойно относятся к тому, что им вредно…

Человека опиум погрузил бы в сон.

Может, на это рассчитывали?

Усыпить и…

– Нат, ты за ними приглядывал? – Райдо руку вытащил и к глазам поднес. Белые пушинки, прилипшие к ладони, таяли, и вода пробиралась по руслам линий.

– Да.

– Выходили?

– Да.

– Нат!

– Что?

– Сам расскажешь или допрашивать?

– Сам, – буркнул тот, глядя вслед экипажу, и кончик носа дернулся, и выглядел Нат… огорченным? – Сначала обсуждали что-то… младшую отослали, чтобы не мешала… я ее хочу.

– Что? – Райдо опешил. Такого он не ожидал.

– Хочу ее, – терпеливо повторил Нат. – Им она не нужна. А мне нужна. Давай заберем?

– Нат!

– Что?!

– Мы не можем просто взять и забрать человека. Это незаконно.

– А как законно?

– Как… – Интересный вопрос. – К примеру, мы можем посвататься к ней, заключить брачный договор или что там у людей положено… и после обряда, когда она станет твоей женой, ты ее и заберешь.

Если Райдо надеялся, что этот вариант отпугнет Ната, то ошибся. Тот задумался. Думал долго, пожалуй, минуты три, и с каждой минутой хмурился все больше.

– Хорошо, – наконец произнес он, – я согласен.

– На что?

– Жениться.

– Нат!

Тот посмотрел сверху вниз, и во взгляде его Райдо увиделось бесконечное терпение.

– Нат, ты еще несколько молод, чтобы жениться. И вряд ли эту девушку твои сородичи одобрят.

Вот сородичи Ната волновали мало.

– Ты – мой сородич.

– Нат, – Райдо вздохнул, возвращаясь к теме, которую затрагивал не единожды, но всякий раз без должного эффекта, – семья – это…

– Семья, – покорно продолжил Нат, впрочем, Райдо не обманывался: покорность эта была показной. Нет, отдай он приказ, Нат бы его выполнил, но… толку-то? И потому Райдо отер влажной ладонью лицо – рука пахла снегом, лесом и немного – дымом, который тянулся из низкой квадратной трубы. Подумалось, что если та дымит, то на чердаке тепло.

И одеяла у нее есть.

Чай Нат утром носил, не только чай, но и завтрак. И просить-то не пришлось, еще выговорил, что альва там…

Нат про приступ не знает, а Райдо рассказывать не станет. И альва промолчит. Он не просил об этакой услуге, но знал наверняка – промолчит. Она ведь сидела вчера близко, и эта ее близость сама по себе была обещанием.

Райдо, хоть и опиум одурманил, распрекрасно помнил все. Дурноту. И внезапно ожившую тварь, которая заворочалась, причиняя невыносимую боль. Собственное желание увидеть альву, не потому, что он ждал помощи, тогда, поднимаясь на чердак, он надеялся, что тварь утихнет сама собой, но ему нужно было знать, что с альвой все в порядке. Ей тепло. И спокойно. И малышка не осталась без молока. И вообще, его место там, рядом с ними…

На чердаке сквозило и было холодно, но холод этот отрезвил настолько, насколько это вообще было возможно…

Райдо помнил запахи и звуки, проходившие как бы мимо затуманенного его сознания, и зеленые раскосые глаза альвы, которые слабо светились в темноте, и прикосновение ее случайное, опалившее. Жаль, не продлилось долго. Ее ладони у себя на висках. Губы близко-близко. Шепот.

А он ни слова не разобрал…

…и просьбу свою, глупую, детскую…

…а он просто ненавидел одиночество…

Райдо тряхнул головой: об этом он подумает позже, а сейчас ему другим бы заняться.

– Рассказывай дальше, – велел он, и Нат, который явно обрадовался, что очередная неприятная для него тема закрыта, заговорил:

– Младшую я вернул. От нее пахнет очень вкусно. И еще у нее волосы кучерявятся смешно… когда мы ее заберем, я потрогаю.

– Волосы?

– И волосы тоже. Еще нос хочу… ну, потрогать… и уши… она меня совсем не боится, представляешь? И еще слушала!

– Нат! – сегодня, наверняка в честь наступления зимы, Нат был особенно невыносим. Он насупился, но все же заговорил по делу, оставив волосы и уши будущей невесты в покое.

– Докторша вышла в четверть третьего.

…Нат не спал.

Он вообще спал мало и тревожно, поскольку стоило заснуть нормально, и он возвращался на то треклятое поле, которое его обмануло.

Самое странное, что Нат прекрасно осознавал, что спит, но это осознание не спасало. Он ступал по мягкой траве, такой неестественно аккуратной, травинка к травинке, что и во сне это казалось подозрительным. Нат останавливался и нюхал траву.

Она травой и пахла.

Землей еще. Ромашкой, мятой, мышиными тропами, норами шмелиными, медом и пыльцой. Но во сне запахи были упорядоченными, они возникали и пропадали, убеждая Ната, что на этот раз все будет иначе: он дойдет до края.

И доходил.

Почти.

Он уже видел опушку леса и тонкие белые хлысты березок, в гривах которых проклюнулась характерная желтизна увядания.

Всего-то десяток шагов.

И земля расползается.

Тонет трава, выбирается на поверхность черная жижа, которая липнет к лапам, и Нат останавливается, хотя останавливаться никак нельзя. Единственный его шанс – бежать.

Лапы вязнут.

Все глубже и глубже, шипит чешуя, которую разъедает плывунец.

Хлюпает что-то. Вздыхает.

А потом Нат проваливается с головой, чтобы вынырнуть из сна в явь. Он умирает и, проснувшись, продолжает чувствовать себя мертвым. Хорошо, что не кричит. Райдо рядом, услышал бы, а ему нельзя волноваться: когда он волнуется, ему становится хуже.

Поэтому Нат спал мало. И старался засыпать на рассвете, потому что знал, что кошмарам не нравится солнце.

В эту ночь чужаки, которые принесли в дом множество запахов – и все запахи категорически Нату не нравились, кроме, пожалуй, тех, которые принадлежали младшей в их куцей человеческой стае, – растревожили его.

Нат присматривал.

Сначала за альвой, которая людям тоже не обрадовалась и сбежала на чердак. Потом и за самими людьми. Они притворялись гостями, но вели себя совсем не так, как гостям положено.

И Нат устроился в коридоре.