Впусти меня - Йон Айвиде Линдквист

— И что, вы просто оставите все как есть?

— А ты что предлагаешь?

Лакке, успевший за время разговора опустошить свою кружку пива, что-то пробормотал себе под нос. Виржиния наклонилась к нему, положив голову ему на плечо:

— Что ты сказал?

Уставившись в нарисованный туманный пейзаж на пластиковой салфетке под тарелкой, Лакке прошептал:

— Вы же обещали. Что мы его поймаем.

Морган стукнул по столу так, что кружки подскочили, и поднял руку, смахивавшую на клешню.

— И поймаем. Надо только для начала найти какую-то зацепку.

Лакке кивнул, как сомнамбула, и попытался встать.

— Мне надо…

Ноги его подкосились, и он упал плашмя на стол, сопровождаемый звоном падающих кружек, так что все восемь посетителей ресторана повернули головы в их сторону. Виржиния схватила Лакке за плечи и усадила его обратно на стул. Глаза Лакке были пусты.

— Извините, я…

Официант подскочил к их столу, нервно вытирая руки о передник. Он наклонился к Лакке и Виржинии и злобно прошипел:

— Это ресторан, а не свинарник!

Виржиния улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой, помогая Лакке встать.

— Давай, Лакке. Пойдем ко мне.

С укором взглянув на остальных, официант быстро подхватил Лакке под руку, всячески демонстрируя гостям, что не меньше их заинтересован как можно скорее выдворить этого возмутителя порядка.

Виржиния помогла Лакке надеть его тяжелое, по-старомодному элегантное пальто — наследство от отца, умершего пару лет назад, — и потащила к двери, закинув его руку себе на шею.

Морган и Карлссон за ее спиной многозначительно присвистнули. Придерживая Лакке, Виржиния обернулась и показала им язык. Затем она потянула входную дверь на себя, и они с Лакке вышли.

Крупные снежинки медленно падали на землю, заключив их в кокон холода и тишины. Щеки Виржинии пылали, пока она вела Лакке по улице. Так было лучше.

* * *

— Здравствуйте, мы с папой договорились встретиться, а он не пришел… Можно мне от вас позвонить?

— Конечно!

— Можно войти?

— Телефон там.

Женщина указала вглубь коридора: на маленьком столике стоял серый телефон. Эли по-прежнему топталась на пороге, дожидаясь нужных слов. У дверей стоял чугунный ежик с иголками из щетины. Эли почистила об него ботинки, скрывая замешательство — войти без приглашения она не могла.

— Правда можно?

— Да! Входи, входи!

Хозяйка квартиры устало махнула рукой; Эли получила долгожданное приглашение. Женщина тут же потеряла к ней интерес и удалилась в гостиную, откуда доносился гул телевизора. В седеющие волосы были вплетены две желтые ленты; одна была завязана в большой бант, другая расплелась и змейкой вилась по спине.

Эли прошла в коридор, сняла ботинки и куртку, взяла телефон. Набрала случайный номер, сделала вид, что с кем-то разговаривает, положила трубку.

Втянула носом воздух. Запах еды, чистящих средств, земли, крема для обуви, зимних яблок, влажной ткани, электричества, пыли, пота, обойного клея и… кошачьей мочи.

Да. Угольно-черный кот стоял в дверях кухни, издавая утробное рычание. Уши его были прижаты назад, шерсть дыбом, спина выгнута дугой. На шее у него была повязана красная ленточка с маленьким металлическим цилиндром, куда, наверное, полагалось класть бумажку с адресом.

Эли сделала шаг навстречу коту, и тот зашипел, оскалив зубы. Тело его напряглось, готовясь к прыжку. Еще шаг.

Кот отступил, с шипением пятясь назад и не спуская глаз с Эли. Ненависть сотрясала его, цилиндр на шее подрагивал. Они оценивающе смотрели друг друга. Эли медленно двигалась вперед, заставляя кота отступать все дальше, и, когда тот оказался в кухне, захлопнула за ним дверь. Кот продолжал яростно орать по ту сторону двери. Эли вошла в гостиную.

Хозяйка квартиры сидела на кожаном диване, протертом до такого лоска, что на нем играли блики от телевизора. Она сидела с прямой спиной и внимательно смотрела на мерцающий голубой экран. На столике перед ней стояло блюдечко с крекерами и тарелка с тремя сортами сыра. Непочатая бутылка вина и два бокала.

Женщина была так поглощена происходящим на экране, что, казалось, даже не заметила появления Эли. Передача была про животных. Пингвины на Южном полюсе.

«Самец пингвина держит яйцо на лапах, чтобы уберечь его от контакта со льдом».

Цепочка пингвинов вперевалку брела по ледовым просторам. Эли села на диван рядом с женщиной. Та сидела по струнке, будто перед ней был не телевизор, а строгий учитель, отчитывающий ее за проступки.

«Когда самка возвращается после трехмесячного отсутствия, жировые запасы самца практически истощены».

Два пингвина потерлись друг об друга клювами в знак приветствия.

— Вы кого-нибудь ждете?

Женщина вздрогнула и несколько секунд недоуменно смотрела Эли в глаза. Желтый бант лишь подчеркивал невыразительность ее лица. Она коротко покачала головой:

— Да нет, угощайся.

Эли не шевелилась. Картинка в телевизоре сменилась панорамой Южной Георгии, сопровождаемой музыкой. В воплях кота на кухне теперь слышалась мольба. В комнате стоял запах химии. От женщины пахло больницей.

— К вам кто-то должен прийти?

Женщина снова дернулась, словно пробуждаясь ото сна, повернулась к Эли. На этот раз в лице ее сквозило раздражение — между бровей пролегла глубокая морщина.

— Нет. Никто не придет. Ешь, если хочешь. — Она ткнула твердым указательным пальцем в сыры, перечисляя их по очереди: — Камамбер, горгонзола, рокфор. Ешь, ешь.

Она выжидающе посмотрела на Эли, и та взяла крекер, сунула его в рот и медленно принялась жевать. Женщина кивнула и снова повернула голову к экрану. Эли сплюнула липкую массу в кулак и незаметно стряхнула на пол за диваном.

— Ты когда уйдешь? — спросила женщина.

— Скоро.

— Сиди сколько хочешь. Ты мне не мешаешь.

Эли пододвинулась ближе, словно устраиваясь поудобнее перед телевизором, так что их плечи соприкоснулись. С женщиной что-то произошло. Она вздрогнула и обмякла, сдулась, как проколотая пачка кофе. На этот раз, когда она посмотрела на Эли, взгляд ее был мягким и мечтательным.

— Кто ты?

Глаза Эли находились в сантиметрах двадцати от ее глаз. Изо рта женщины струился больничный запах.

— Я не знаю.

Женщина кивнула, протянула руку к пульту на столе и выключила звук.

«Весной Южная Георгия расцветает суровой красотой…»

Теперь кошачий плач доносился со всей отчетливостью, но женщина не обращала на это внимания. Она указала на колени Эли: